Глава 1: Призрак в городе

Дождь в Метроплексе — это не очищение. Это просто еще один слой грязи, размазанный по хрому и неону. Он стекает по грязному стеклу моего окна на тридцать седьмом этаже, искажая огни города до трепещущих, акварельных пятен. Я — призрак, наблюдающий за другими призраками, за миллионами силуэтов, спешащих по вечно мокрым улицам внизу. Они спешат из жизней, которых у них, возможно, никогда и не было, к будущему, которое они, скорее всего, купили в рассрочку.

Мое прошлое — это аккуратная папка в медицинском терминале. Элара. 25 лет. Диагноз: диссоциативная амнезия вследствие травматического инцидента. Родители погибли в аварии на маглеве, когда мне было семь. Я выжила. Воспоминания — нет. Мне предоставили факты, сухие, как кости, обглоданные временем. Имена, даты, адреса. Я знаю, что у меня был день рождения с желтым тортом. Я знаю, что любила качаться на качелях так высоко, что захватывало дух. Но это знание не имеет веса, не имеет тепла. Это как читать чужую биографию. Эмоциональный эквивалент пустого холста.

Я живу в этой пустоте, научилась в ней дышать. Моя личность — это мозаика, собранная из защитных рефлексов и привычек, приобретенных уже после. Я неприметна. Темные волосы, стянутые в узел, который никогда не бывает идеальным. Лицо, которое легко забыть. Я — серая тень на фоне кричащего неона Метроплекса, и меня это устраивает. Призракам не нужны свидетели.

Сегодня дождь особенно настойчив. Он барабанит по крышам и навесам, его монотонный ритм проникает в голову, вымывая даже те хрупкие мысли, что я пытаюсь удержать. Я спускаюсь вниз, в кишащее чрево Нижнего Города, который здесь называют Сплетением. Здесь, под основными артериями Метроплекса, вечная ночь. Воздух густой, пахнет озоном от перегруженных сетей, горячим маслом из уличных закусочных и неизменной сыростью. Мерцающие голограммы рекламируют дешевые нейростимуляторы и быстрые займы, их свет ложится на мое лицо болезненными, сменяющими друг друга узорами.

Я иду без цели, просто чтобы заглушить тишину внутри себя шумом снаружи. Именно тогда он находит меня.

Он просто возникает из толпы, будто материализовавшись из дождя и тени. Мужчина лет тридцати, одетый в потрепанный, но явно дорогой плащ. Движется он с ленивой грацией хищника. Когда он проходит мимо, его взгляд цепляется за мой, и он на мгновение замирает. В его правом глазу вспыхивает и гаснет тонкий голубой ободок — оптический имплант.

— Призрака видишь? — бросаю я резче, чем хотела. Защитный механизм.

Он кривит губы в усмешке, которая не касается его усталых, проницательных глаз.

— Хуже. Вижу пустой дом, в котором кто-то оставил включенным свет.

Его слова — как удар под дых. Они слишком точны, слишком личные. Я отступаю на шаг, готовая раствориться в толпе.

— Я не знаю, о чем вы, — ледяным тоном отвечаю я.

— Конечно, не знаешь. В этом-то и вся суть, — он делает шаг ко мне, понижая голос. — Тебя когда-нибудь интересовало, почему твоя «трагическая амнезия» такая… чистая? Никаких кошмаров, никаких обрывков, никаких фантомных болей. Просто ровное, гладкое ничто. Будто хирург поработал. Очень хороший хирург.

Паника начинает закручиваться тугим узлом в моем животе. Кто он? Агент корпорации? Врач из клиники, проверяющий свое бывшее «изделие»?

— Меня зовут Кайл, — говорит он, словно читая мои мысли. — Я, скажем так, антиквар. Торгую вещами, которые люди потеряли. Иногда — вещами, которые у них отняли.

Я молчу, но он видит, что я слушаю. Он попал в цель. Эта «чистота» всегда меня беспокоила. Моя пустота была слишком идеальной, слишком законченной.

— Твои воспоминания не потеряны, Элара. Их извлекли. Аккуратно, профессионально. И продали. Тому, кто больше заплатил за частичку настоящего, счастливого детства. Ты не пациентка. Ты — Источник. Обобранный до нитки.

Мир качнулся. Голоса толпы, шипение дождя, гул города — все слилось в единый оглушающий рев. «Источник». Так на уличном жаргоне называли тех бедняков, кто продавал куски своей жизни, чтобы свести концы с концами. Воспоминание о первом поцелуе в обмен на месячную ренту. Радость от рождения ребенка — за операцию для этого же ребенка. Я видела их — людей с потухшими глазами, бредущих по Сплетению. Но я… у меня же была трагедия. Официальная версия. Незыблемая.

— Вы лжете, — шепчу я, но голос меня предает.

— А смысл? — Кайл пожимает плечами. — Для меня ты просто еще одна работа. Потенциальная. Но есть в тебе что-то… необычное. Твой след слишком тщательно затерт, даже для стандарта «Мнемозис». Это вызывает любопытство. А мое любопытство обычно приносит прибыль.

«Мнемозис». Корпорация, чей черный шпиль пронзает свинцовое небо, видимый из любой точки Метроплекса. Они подарили миру обмен памятью. Они создали «Приобретенных» — элиту, сияющую чужим счастьем. Они построили свою империю на таких, как я. Если он говорит правду.

— Докажи, — вырывается у меня. Слово, которое меняет все.

Усмешка Кайла становится шире. — Это я и хотел услышать. Пойдем. Тебе пора познакомиться с эхом своего прошлого.

Он ведет меня вглубь Сплетения, в лабиринт переулков, где даже неоновый свет тонет в темноте. Мы останавливаемся у витрины заброшенной антикварной лавки. Пыльные безделушки, потрескавшийся фарфор. Кайл толкает неприметную дверь, и нас окутывает сладковатый запах успокоительных благовоний и озона.

Это салон «Забвение». Место, о котором шепчутся в тенях. Здесь торгуют нелегальными воспоминаниями. В центре тускло освещенной комнаты стоят несколько потертых кожаных кресел, опутанных проводами, как паутиной. Оборудование — кустарное, модифицированное, опасное.

— Что это? — спрашиваю я, чувствуя, как холодеют пальцы.

— Театр призраков, — отвечает Кайл, кивая на одно из кресел. — Мы не можем вернуть то, что у тебя украли. Не сразу. Но когда воспоминание извлекают, оно оставляет след. Эмоциональный отпечаток. Мы называем это «эхо-слепком». Можно найти человека, который контактировал с носителем твоей памяти, и считать этот остаточный след. Это будет нечетко. Как сон о чужой жизни. Но ты почувствуешь. Садись.

Мое тело действует раньше, чем разум успевает запротестовать. Я опускаюсь в холодную кожу кресла. Кайл закрепляет на моих висках влажные контакты.

— Я нашел одного клиента, — говорит он, его голос звучит уже откуда-то издалека. — Мелкий корпоративный клерк, купил себе пакет «Семейное счастье». Там был один твой фрагмент. Очень короткий. Как вспышка. Он сам не знает, что у него есть. Готова?

Я не готова. Я никогда в жизни не была готова меньше, чем сейчас. Но я киваю.

Мир исчезает во вспышке белого шума. А затем…

Солнце. Не тусклый диск в вечно пасмурных небесах Метроплекса, а настоящее, горячее, слепящее солнце. Оно греет кожу на моих руках — маленьких, детских руках. Я чувствую под пальцами шершавую кору дерева. Пахнет сосновой хвоей и влажной землей после летнего дождя. И смех. Женский смех, глубокий и такой… настоящий. Он окутывает меня, как самое безопасное одеяло в мире. Чьи-то руки подхватывают меня и кружат. Небо, деревья, смех — все сливается в калейдоскоп чистого, незамутненного восторга. И я слышу имя, произнесенное этим голосом. Имя, которое звенит во мне, как давно забытый колокольчик.

Это не Элара.

Я с криком срываю с себя контакты. В глазах стоят слезы, но это не слезы горя. Это слезы от встречи с чем-то настолько реальным, что вся моя прежняя жизнь кажется картонной декорацией. Я задыхаюсь. Это чувство… это была я. Та маленькая девочка, смеющаяся на солнце, — это была я.

Кайл стоит рядом, в его глазах нет насмешки. Только мрачное понимание. — Добро пожаловать домой, призрак, — тихо говорит он.

Я смотрю на свои дрожащие руки. Пустота внутри меня никуда не делась, но теперь у нее есть форма. Есть края. Это больше не бездонная пропасть, а рана, у которой есть имя. И те, кто ее нанесли.

— Что… что ты хочешь от меня? — спрашиваю я, и мой голос тверд. Шок сменился холодной, звенящей яростью.

— Я хочу того же, что и ты, — отвечает Кайл, и его кибернетический глаз тускло мерцает. — Я хочу заставить «Мнемозис» заплатить. Твое прошлое — не просто набор счастливых моментов. Они не стали бы так тщательно его прятать. Там что-то важное. Что-то, что они боятся. Я помогу тебе это найти. Но это будет стоить дорого. И платить придется не деньгами.

Он протягивает мне руку. Его ладонь покрыта шрамами. Это не приглашение. Это предложение заключить сделку с дьяволом, обитающим в этих неоновых джунглях.

Я смотрю на его руку, затем на свое отражение в темном экране одного из мониторов. На меня смотрит незнакомка с горящими глазами, в которых больше нет пустоты. В них — цель.

Призрак в городе умер. На его месте родился охотник.

Я пожимаю его руку. — Говори, что мне делать.

Глава 2: Пустой холст

Дождь в Метроплексе — это константа. Не яростный ливень, сметающий все на своем пути, а холодная, вездесущая морось, которая оседает на хромированных поверхностях и проникает под воротник плаща, неся с собой запах озона и мокрого асфальта. Она превращает неоновые вывески в расплывчатые, дрожащие кляксы — кроваво-красные, ядовито-зеленые, электрически-синие. Для меня эти огни — единственный календарь. Они загораются, когда город погружается в свою вечную искусственную ночь, и гаснут, когда наверху, за непроницаемым смогом, предположительно всходит солнце. Я его никогда не видела.

Моя квартира — бетонная коробка в одном из безымянных жилых блоков, нависающих над Нижним Городом. Здесь все стандартно: синтезатор пищи, выдающий безвкусную питательную пасту, душевая кабина, которая вечно барахлит, и окно, выходящее на стену соседнего блока, испещренную чужими окнами и мерцающей рекламой «Мнемозис». «Создайте себя заново, — обещает бархатный голос из голографического плаката, где смеется идеальная семья, чьих улыбок никогда не существовало в реальности. — Ваше прошлое не определяет вас».

Какая ирония. Меня оно и не определяет. Потому что у меня его нет.

Официальный диагноз, занесенный в мой инфочип: «Ретроградная амнезия вследствие транспортной катастрофы». Аккуратная, стерильная формулировка, объясняющая зияющую пустоту там, где у других людей находится детство. Я знаю факты: меня зовут Элара. Мне двадцать пять лет. Я родилась в секторе Гамма-7. Эти данные — как спецификация к незнакомому устройству. Они не вызывают никаких эмоций. Я знаю, что у меня были родители, но их лица для меня — пустые овалы. Я знаю, что когда-то была ребенком, но не помню ни одной игры, ни одной царапины на коленке, ни одного искреннего смеха.

Мое существование — это набор защитных механизмов, выстроенных на руинах, которых я никогда не видела. Я двигаюсь по городу как призрак, тень среди теней. Темные волосы, стянутые в узел на затылке, неприметная одежда, лицо, не выражающее ничего, кроме усталости. Я научилась сливаться с толпой, потому что быть незаметной — безопасно. Люди в Метроплексе делятся на два типа. «Приобретенные», чьи глаза светятся уверенностью, купленной вместе с воспоминаниями о восхождении на Эверест или первом поцелуе под несуществующей луной. И «Источники» — те, кто продал эти мгновения, чтобы оплатить счета, и теперь ходит с потухшим, выжженным взглядом.

Я не принадлежу ни к тем, ни к другим. Я — сбой в системе. Пустой холст.

Сегодняшний заказ — стандартный. Анонимный клиент, зашифрованный маршрут, доставка в Сплетение. Я курьер. Перевозчик чужих секретов, лишенный своих собственных. В моем термоконтейнере лежит инфочип, но я не знаю, что на нем — корпоративный шпионаж, украденный фрагмент чужой жизни или просто любовное письмо, которое боятся доверить общей сети. Мне все равно. Я просто точка А и точка Б.

Спустившись на грузовом лифте, пропахшем синтетическими специями и машинным маслом, я погружаюсь в лабиринт Нижнего Города. Здесь, под массивными магистралями Метроплекса, царит вечный сумрак. Воздух густой, тяжелый. Неоновые иероглифы подпольных баров и ремонтных мастерских отбрасывают на мокрый асфальт зыбкие, болезненные тени. Мимо проносятся фигуры в длинных плащах, их лица скрыты в полумраке. Здесь каждый что-то продает и что-то скрывает.

Мой путь лежит через рынок «Мокрого шелка». Продавцы выкрикивают названия товаров: жареные нано-жуки, фильтры для воды, взломанные импланты. В воздухе висит туман из пара, поднимающегося от киосков с лапшой, и сладковатый, тошнотворный запах благовоний из салонов «погружения». Это места, где можно задешево арендовать чужую память на час. Почувствовать тепло солнца на коже, которого ты никогда не видел. Вспомнить вкус настоящего яблока. Я прохожу мимо, ускоряя шаг. Для меня мысль о том, чтобы добровольно впустить в голову чужие фантомы, кажется извращением. Моя собственная пустота, по крайней мере, честна.

Точка назначения — неприметная дверь без вывески в конце тупикового переулка. Я трижды стучу по металлу костяшками пальцев — условный сигнал. Щель в двери приоткрывается, пара настороженных глаз изучает меня. «Посылку», — хрипит голос. Я молча протягиваю контейнер. Его забирает рука с кибернетическим протезом вместо пальцев. Дверь захлопывается. Оплата уже упала на мой счет. Еще один день, еще один цикл завершен.

На обратном пути я останавливаюсь на пешеходном мосту, перекинутом через одну из нижних транспортных артерий. Внизу, как светлячки, проносятся фары каров. Вверху, пронзая облака, стоит она. Башня «Мнемозис». Черный шрам на фиолетовом небе. Монолит из стекла и стали, в котором решаются судьбы миллионов. Они дарят людям счастье и забирают взамен их души. Иногда мне кажется, что эта башня смотрит на меня. Холодный, немигающий взгляд корпоративного бога. Я чувствую себя пылинкой у ее подножия. Ничтожеством.

Вернувшись в свою коробку, я снимаю мокрый плащ. Синтезатор выдает очередную порцию серой пасты. Я ем, глядя в окно на танцующую голограмму. Счастливые лица. Идеальная жизнь. Купленная, собранная по частям, как конструктор.

Позже, стоя перед зеркалом в тусклом свете сервисной панели, я всматриваюсь в свое отражение. Темные, внимательные глаза смотрят в ответ. Но за ними ничего нет. Ни истории, ни боли, ни радости. Просто наблюдатель. Я знаю, как двигать губами, чтобы получилась улыбка, как хмурить брови, чтобы изобразить гнев. Я выучила реакции, скопировала их у других. Но внутри — тишина.

Иногда по ночам мне кажется, что я слышу эхо. Неясный шепот на грани слуха, обрывки мелодий, которые я никогда не слышала, фантомные запахи — скошенной травы, морской соли. Врачи говорят, это «синдром фантомных воспоминаний», побочный эффект нейронной травмы. Мой мозг отчаянно пытается заполнить пустоту, создавая фальшивые образы. Призраков.

Я подхожу к окну и прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Дождь все идет. Его капли стекают по поверхности, сливаясь в ручейки, похожие на слезы. Они смывают с города грязь, но моя внутренняя пустота остается нетронутой.

Кто-то когда-то взял кисть и краски и нарисовал мою жизнь. А потом просто стер все, оставив лишь чистый, белый, оглушающе пустой холст. И самое страшное — я даже не знаю, что было на той картине. И стоило ли оно того, чтобы его помнить.

Глава 3: Голос в шуме

Дождь в Сплетении — это не вода. Это серый туман, пропитанный испарениями перегретых нейросетей и запахом сгоревшего сахара от уличных лапшичных. Он не очищает, а лишь размазывает грязь по хрому и асфальту, превращая неоновые вывески в расплывчатые, болезненные пятна. Я всегда чувствовала себя здесь своей. В этом вечном полумраке, среди безымянных лиц, моя собственная пустота казалась не дефектом, а нормой.

Мое прошлое — аккуратная папка в медицинском терминале. «Ретроградная амнезия вследствие травмы». Набор фактов: имя, возраст, присвоенный идентификационный номер. Ни одного теплого образа, ни одного подлинного чувства. Лишь знание, что что-то должно быть, зияющая дыра, которую я научилась обходить, как обходят открытый люк на тротуаре. Я — призрак, собранный из инструкций и привычек, живущий в декорациях чужой жизни.

Толпа на Рынке Утиля была плотной, как сгусток статики. Тела терлись друг о друга, обмениваясь теплом, запахами и, как я вскоре узнала, чем-то еще. Я шла, не глядя по сторонам, сосредоточенная на одной цели — забрать заказанный дата-чип с техническими схемами для моей работы. Неприметность была моей броней. Темные волосы, стянутые в узел на затылке. Серая куртка. Взгляд, скользящий по поверхностям, но ни за что не цепляющийся.

Столкновение было банальным, почти комичным. Мужчина, вывалившийся из бокового переулка, врезался в меня с силой сбитого с курса грузового дрона. Он был худым, изможденным, с бегающими глазами и кожей цвета старого пергамента. Типичный «Источник», распродавший себя по частям, чтобы оплатить еще один день в этом неоновом аду. Его рука инстинктивно вцепилась в мое плечо, чтобы удержать равновесие.

И в этот момент мир раскололся.

Это не было похоже на воспоминание. Скорее, на сбой в системе восприятия. Шум рынка превратился в оглушающий рев, а потом схлопнулся до одной-единственной ноты — дребезжащей мелодии из старого музыкального автомата. Воздух наполнился запахом не озона и лапши, а дешевого синтетического пива и чего-то сладкого, почти приторного, как успокоительные благовония. В глазах на долю секунды вспыхнул образ: потертая красная обивка кресла, липкий от пролитого напитка стол и медленно вращающийся под потолком вентилятор, похожий на раненую птицу.

А потом пришел голос. Не слова, а чистое, дистиллированное чувство. Безысходность. Не моя, чужая, но такая пронзительная, что у меня перехватило дыхание. Чувство потери, настолько глубокой и старой, что она стала частью ландшафта души.

И сквозь все это, тонкой иглой в мозг — узнавание.

Фантомная боль в ампутированной конечности. Я знала это чувство. Я жила с ним каждый день. Но сейчас оно обрело текстуру, запах, звук. Оно было чужим, но резонировало с моей собственной пустотой, словно камертон, ударивший по струне внутри меня.

Мужчина отшатнулся, его лицо исказилось от испуга. «Проклятый сбой…» — пробормотал он, глядя на меня так, будто я была причиной его боли, а не случайным свидетелем. Он отдернул руку, словно обжегшись, и растворился в толпе прежде, чем я успела прийти в себя.

Я осталась стоять посреди людского потока, оглушенная. Мир медленно возвращался в фокус. Снова запахло дождем и едой. Но мелодия… она не уходила. Тихая, навязчивая, она продолжала звучать где-то на задворках сознания. И это странное чувство — эхо чужой тоски, которое показалось мне до боли знакомым, — не отпускало.

Дата-чип был забыт. Теперь у меня была другая цель. Я пошла на звук, которого не было, ведомая инстинктом, о существовании которого не подозревала. Мелодия привела меня в один из самых темных отрогов Сплетения, где реклама «Мнемозиса» — улыбающиеся лица «Приобретенных», живущих идеальной купленной жизнью, — казалась особенно циничной насмешкой. Она привела меня к двери без вывески, лишь с тускло светящимся иероглифом, означающим «Тихий Омут».

Из-за двери доносилась та самая музыка.

Бар внутри был именно таким, каким я его увидела в том секундном видении. Полумрак, тяжелый воздух, пропитанный дымом и тем самым сладковатым ароматом благовоний. Посетители сидели в глубоких, потертых креслах, их лица были либо скрыты в тени, либо отстраненно-пустыми, как у тех, кто путешествует далеко отсюда, в чертогах чужого разума. Это было подпольное заведение. Салон «Забвение», место, где торгуют нелегальными воспоминаниями.

Я села за самый дальний столик, пытаясь слиться с тенью. Сердце колотилось. Что я здесь делаю? Ищу ответ на вопрос, который боюсь задать. Что это было? Почему чужое горе отозвалось во мне так сильно?

«Поймала чужое эхо, да?»

Голос был низким, с нотками саркастического сочувствия. Я подняла голову. Передо мной стоял мужчина, лет тридцати. Он опирался на мой стол, и в его позе была хищная расслабленность. Потертая кожаная куртка стоила больше, чем я зарабатывала за месяц, но сидела на нем так, будто он в ней спал. Но дело было не в одежде. Дело было в его глазах. Один — обычный, карий, с усталым и проницательным прищуром. Второй — нет. Радужка левого глаза была заменена сложной линзой, которая тускло светилась в полумраке бара алым светом. Оптический имплант последней модели. Он тихо щелкнул, фокусируясь на мне.

«Редкая реакция, — продолжил он, не дожидаясь ответа. — Большинство просто трясет, или тошнит. А ты выглядишь так, будто встретила старого знакомого. Или призрака».

«Я не знаю, о чем вы», — мой голос прозвучал глухо и неуверенно. Защитные механизмы работали на пределе. Не доверять. Не показывать слабость.

Он усмехнулся. Уголки его губ поползли вверх, но глаза остались холодными. «Конечно, не знаешь. Ты — чистый лист. Пустой холст. Идеальная мишень для случайного отпечатка. Но эхо не должно вызывать… узнавание. Если только…» Он наклонился ближе, и я почувствовала запах озона и дорогого стимулятора. Его кибернетический глаз снова щелкнул, сканируя меня. «Если только это эхо не было когда-то твоим собственным».

Я замерла. Его слова были абсурдны. Бред. Но они попали точно в цель, в самый центр той новой, ноющей пустоты, что образовалась после столкновения.

«Меня зовут Кайл, — сказал он, усаживаясь напротив без приглашения. — Я мнемо-дилер. Проще говоря, я торгую тем, что у таких, как ты, отняли. А ты, судя по всему, очень интересный случай».

Его взгляд был тяжелым, изучающим. Он видел не просто девушку в серой куртке. Он видел трещину в моей броне. Он видел пустоту внутри меня и, кажется, знал ее природу лучше, чем я сама.

В шуме бара, под дребезжание старой мелодии, я впервые за много лет почувствовала не просто отсутствие прошлого, а его активное, почти физическое присутствие. Оно было здесь, в этом грязном баре, в пронзительном взгляде циничного торговца, в отголоске чужой боли.

Голос в шуме звал меня по имени, которого я не помнила. И Кайл, этот незнакомец с алым огоньком в глазу, казалось, был единственным, кто его тоже слышал.

Глава 4: Первая капля

Салон «Забвение» был ложью, обернутой в пыль. Снаружи, на мокрых от вечного дождя улочках Сплетения, он притворялся антикварной лавкой. Внутри — склепом для вещей, утративших свое предназначение. Сломанные хронометры, чьи стрелки застыли в прошлом, выцветшие фотографии безымянных лиц, голопроекторы, показывающие лишь статический снег. Воздух был густым, пропитанным сладковатым запахом успокоительных благовоний и озоном от перегруженной электроники, спрятанной за ширмой в дальнем углу. Этот запах въедался в одежду, в кожу, в саму душу. Запах чужих снов и проданных жизней.

Кайл провел меня вглубь этого лабиринта мертвых вещей. Его изношенный, но явно дорогой плащ шуршал, как сухие листья. Он двигался с уверенностью хищника на своей территории. Я же следовала за ним, как призрак, чувствуя, как взгляды пыльных фарфоровых кукол буравят мне спину. Моя жизнь ощущалась такой же — набором фактов без эмоций, коллекцией пустых комнат. Я знала, что у меня есть день рождения, но не помнила радости от подарков. Знала адрес своей первой квартиры, но не могла вспомнить чувство дома.

За ветхой ширмой, украшенной выцветшими драконами, скрывалась истинная суть «Забвения». Два потертых кресла для погружения, обтянутые треснувшей синтетической кожей, стояли друг напротив друга. От них тянулись пучки оптоволоконных кабелей, змеями уползая к самодельной стойке с серверами, гудящей, как рассерженный улей.

«Садись», — бросил Кайл, не оборачиваясь. Его голос был ровным, как поверхность стоячей воды.

Я опустилась в кресло. Холодная кожа неприятно липла к рукам. Недоверие было моим единственным подлинным чувством, моим щитом. «Что это?»

Он повернулся. Свет от мониторов бросал на его лицо синеватые тени, и кибернетический имплант на месте правого глаза тускло вспыхнул, сканируя меня. «Это не полноценное воспоминание. Полнометражки оставляют слишком глубокий след, их легко отследить. Это то, что мы в Сплетении называем „эхо-слепком“. Осколок. Послевкусие. Призрак в машине, который остается после того, как основную программу стерли».

Он протянул мне тонкий нейроинтерфейсный обруч. «Это не фильм, Элара. Ты не будешь видеть чужую жизнь. Ты ее почувствуешь. На пару секунд».

Мои пальцы дрожали, когда я взяла обруч. Он был холодным и гладким. «Чей это… слепок?»

Уголок его рта дернулся в подобии улыбки, лишенной всякого тепла. «Просто тест. Проверка на совместимость. Чтобы понять, выдержит ли твоя система чужой отпечаток. Бесплатно. Первый глоток дилер всегда наливает за свой счет».

Я смотрела на него, пытаясь прочитать что-то за этой циничной маской, за холодным свечением импланта. Но его взгляд был непроницаем. Вся моя жизнь была построена на избегании риска, на слиянии с серой толпой Метроплекса. Но пустота внутри меня стала такой огромной, такой оглушительной, что любой риск казался предпочтительнее этой тишины. Я надела обруч.

Контакты мягко впились в кожу на висках. Кайл что-то набрал на терминале, и кресло подо мной едва заметно завибрировало. В ушах зазвенело. Сладковатый запах благовоний стал гуще, почти удушающим.

«Расслабься, — донесся его голос, уже как будто издалека. — Не борись с этим. Просто… слушай».

Я закрыла глаза.

И мир исчез.

Не было ни пыльной лавки, ни Кайла, ни неонового сумрака за окном. Не было ничего. А потом…

Тепло.

Солнечный луч, густой и тяжелый, как расплавленный мед, касается моей щеки. Он пахнет пылью, танцующей в его свете.

Шероховатость.

Под моими ладонями — дерево. Не гладкий пластик или холодный металл города, а настоящее, живое дерево. Кора грубая, теплая от солнца. Я чувствую каждую трещинку, каждый бугорок. Мои пальцы… они такие маленькие.

Звук.

Смех. Низкий, мужской, очень близкий. Он не в ушах, он вибрирует где-то в груди, заставляя все внутри трепетать от… чего-то. Чего-то забытого. Безопасного.

Запах.

Озон. Но не тот едкий запах Сплетения. Это запах летнего дождя, только что ударившего по раскаленному асфальту. Запах чистоты и остывающей земли.

Прикосновение.

Моя маленькая рука тонет в огромной, мозолистой ладони. Пальцы смыкаются вокруг моей, и это ощущение — словно якорь, держащий меня в центре вселенной. Ощущение дома.

А потом — ничего.

Резкий рывок, и я снова в холодном, треснувшем кресле. В ушах гудит. Запах благовоний кажется отвратительным. По моей щеке катится что-то мокрое. Я машинально подношу руку к лицу. Слеза. Я не плакала с тех пор, как… я не помню, с каких пор.

Я смотрела на свои руки. Они казались чужими, слишком большими, слишком бледными. Ощущение крошечных пальцев и грубой коры все еще фантомно покалывало кожу. А в груди, там, где всегда была лишь холодная пустота, теперь тлел крошечный, невозможный уголек тепла. Подлинная эмоция. Не прочитанная, не выдуманная, а пережитая.

«Что… что это было?» — мой голос был хриплым, словно я не пользовалась им вечность.

Кайл стоял, прислонившись к стойке, и изучал меня своим бионическим глазом. Его обычная саркастическая ухмылка исчезла. На мгновение мне показалось, что я вижу в его взгляде что-то похожее на жалость.

«Это был чей-то летний день, — тихо сказал он. — Пикник в парке, которого больше не существует. Мгновение, которое кто-то посчитал не слишком ценным, чтобы хранить, но достаточно сильным, чтобы оставить эхо».

Я сглотнула, пытаясь унять дрожь. «Чье?»

Он молчал, давая мне время прочувствовать всю глубину вопроса. Пустота внутри меня требовала ответа. Этот крошечный осколок чужой жизни был реальнее, чем все мои двадцать пять лет существования.

«Ты все еще думаешь, что твоя амнезия — это трагедия? Медицинский диагноз? Несчастный случай?» — его голос стал жестче, отрезая пути к отступлению.

Я смотрела на него, не понимая.

«Люди теряют воспоминания, Элара. Они стираются, выцветают, как старые фотографии. Это похоже на медленное разрушение. Но твое прошлое… оно не разрушено. Оно идеально сохранилось. Просто не у тебя в голове».

Холод прошел по моей спине, замораживая тот самый уголек тепла, что только что зажегся.

«О чем ты говоришь?» — прошептала я.

Кайл оттолкнулся от стойки и сделал шаг ко мне. Он навис надо мной, и в его единственном человеческом глазу я увидела мрачную, усталую решимость.

«Этот эхо-слепок, — произнес он, и каждое слово было ударом молота по стеклу. — Это ощущение солнца на щеке. Запах дождя. Рука в руке. Это не было воспоминанием незнакомца, Элара».

Он сделал паузу, впиваясь в меня взглядом, словно хотел убедиться, что я не рассыплюсь от его следующих слов.

«Это был осколок твоего собственного детства. Того, которое у тебя не отняла болезнь. Его украли. Тщательно, по кусочкам. А потом продали тому, кто больше заплатил».

Глава 5: Сделка с призраком

Остаточный фантом детского смеха затих в моей голове, оставив после себя оглушительную тишину. Запах скошенной травы и теплого летнего солнца, такой реальный мгновение назад, растворился, уступив место вечной сырости и кислотному привкусу озона, которым дышало Сплетение. Мир качнулся, неоновые вывески потекли по стенам, словно акварель под дождем. Я оперлась о влажную кирпичную стену, пытаясь удержать равновесие на ногах, которые вдруг стали чужими.

Пустота. Всю свою сознательную жизнь я жила с ней, принимая ее как шрам, как данность. Диагноз: трагическая амнезия. Аккуратная, стерильная ложь, которой я сама себя кормила. Но то, что я только что увидела в кресле салона «Забвение»… это не было пустотой. Это было ограбление. Кто-то ворвался в мой дом, в мою голову, и вынес самое ценное, оставив после себя лишь голые стены и сквозняк в разбитых окнах души.

Гнев, холодный и острый, как осколок стекла, пронзил оцепенение. Он был непривычным чувством, чужеродным для той Элары, которую я знала — отстраненной, неприметной, скользящей тенью по неоновым джунглям Метроплекса. Но эта новая эмоция была моей. Она родилась из пепла украденного лета, и она требовала ответа.

Кайл стоял в нескольких шагах от меня, в тени переулка, прислонившись к ржавой опоре. Дым от его сигареты лениво вился в свете голографической рекламы лапшичной. Он наблюдал за мной. Не с сочувствием, а с расчетливым интересом хищника, оценивающего реакцию жертвы, попавшей в капкан. Он знал. Он все это время знал.

Я оттолкнулась от стены. Каждый шаг отдавался гулким эхом в моей черепной коробке. Я подошла к нему вплотную, так близко, что видела, как мерцающий свет отражается в его кибернетическом глазу. Мои пальцы сжались в кулаки.

«Что это было?» — голос сорвался, превратившись в хриплый шепот.

Он затянулся, выпустив облако дыма мне в лицо. «Это называется эхо-слепок, детка. Остаточное впечатление. Призрак воспоминания, оставленный в чужом сознании».

«Чьем сознании?» — прошипела я. — «Кто видел мое детство?»

«Тот, кто его купил», — ответил Кайл с циничной усмешкой, которая не тронула его уставших глаз. «Добро пожаловать на черный рынок, Элара. Здесь твое прошлое — всего лишь товар. Довольно дорогой, надо сказать».

Удар. Не физический, но от него перехватило дыхание. Каждое его слово было гвоздем, вбиваемым в крышку гроба моей прежней жизни. Продали. Мои первые шаги, смех матери, вкус земляники — все это было аккуратно извлечено, упаковано и продано какому-то «Приобретенному», элитному ублюдку, который захотел добавить в свою коллекцию немного аутентичной радости. Я была не жертвой трагедии. Я была «Источником».

«Кто?» — мой голос стал тверже, в нем зазвенела сталь, о существовании которой я и не подозревала. «Кто это сделал?»

Кайл щелчком отправил окурок в лужу. «Это не так просто. Это не лавочник в темном переулке. Это система. Огромная, голодная машина, и имя ей — «Мнемозис».

Башня «Мнемозис». Я видела ее каждый день. Монолит из черного стекла, пронзающий свинцовое небо, вечный памятник корпоративной власти. Они дарили миру «жизненный дизайн», излечение от травм, возможность стать лучше. И под этим глянцевым фасадом они потрошили таких, как я, превращая наши жизни в сырье для чужого счастья.

«Зачем ты мне это показал?» — спросила я, и гнев начал уступать место холодному, звенящему отчаянию. «Чтобы насладиться зрелищем? Чтобы посмотреть, как призрак поймет, что он мертв?»

Он шагнул ко мне, и впервые в его взгляде промелькнуло что-то помимо сарказма. Что-то похожее на отголосок старой боли. «Я показал тебе это, потому что ты — не просто призрак. Ты — ключ. Твои воспоминания не просто стерли. Их изъяли с хирургической точностью. Это была не стандартная процедура для бедняка из Сплетения. Кто-то очень могущественный хотел, чтобы твое прошлое исчезло. А все, что так тщательно прячут, чего-то стоит».

Он замолчал, давая мне переварить сказанное. Воздух вокруг нас был густым, наполненным запахом синтетической еды и влажного асфальта. Город гудел, жил своей безразличной жизнью, пока моя рушилась.

«Я могу помочь тебе», — продолжил он тихо, его голос стал вкрадчивым, как шепот искусителя. «Я — торговец эхом. Я умею ходить по этим следам. Я могу провести тебя по лабиринту, найти другие фрагменты, собрать твою мозаику. Вернуть тебе то, что у тебя отняли».

Я смотрела на него, пытаясь прочесть правду за его проницательным взглядом. Проводник в ад. Он предлагал мне руку, чтобы увести меня глубже во тьму, из которой я, возможно, уже не выберусь.

«А цена?» — спросила я. В этом мире у всего была цена. Я это усвоила.

«У меня свои счеты с «Мнемозис», — его челюсти сжались. — Они тоже у меня кое-что отняли. Нечто большее, чем воспоминания. Я давно ищу способ нанести им удар, но мне не хватает рычага. Твое прошлое, Элара, — это не просто набор счастливых моментов. Там похоронен секрет. Секрет, способный обрушить всю их империю. Ты поможешь мне добраться до него, а я помогу тебе вернуть себя».

Сделка. Простая и ужасающая в своей сути. Он хотел использовать меня как оружие. А я… чего хотела я? Вернуть то, что мне принадлежит. Но какой ценой? Я построила свою личность на руинах. Неуверенную, замкнутую, но мою. Что, если та девочка со смехом, пахнущим солнцем, мне не понравится? Что, если, вернув ее, я потеряю себя — ту, что стоит здесь и сейчас, в холодном переулке, и смотрит в глаза мнемо-дилера? Страх был почти парализующим. Вернуться к своей пустой, безопасной лжи было так соблазнительно.

Но образ сияющего летнего дня не отпускал. Он был как заноза под кожей. Я больше не могла притворяться, что моей жизни просто не было. Ее украли. И эта мысль зажигала во мне холодную, упрямую ярость.

«Они превратят тебя в пыль, как только поймут, что ты ищешь», — сказал Кайл, словно прочитав мои мысли. «Силус, их начальник безопасности, не оставляет системных ошибок. Он их стирает. Без меня у тебя нет ни единого шанса».

Я посмотрела на свои руки. Они слегка дрожали. Я посмотрела наверх, на далекое, невидимое небо, скрытое за ядовитым смогом и многоуровневыми магистралями. Там, наверху, в стерильных кабинетах Башни «Мнемозис» сидели архитекторы моей пустоты. Они решили, кем мне быть. Вернее, кем мне не быть.

Мой выбор был прост: остаться призраком, вечно блуждающим по руинам чужой лжи, или попытаться обрести плоть, даже если это будет стоить мне всего.

«Я согласна», — слова прозвучали глухо, словно были произнесены кем-то другим.

Кайл кивнул, и на его губах появилась тень улыбки, на этот раз без цинизма. В ней было мрачное удовлетворение. Он протянул мне руку. Его ладонь была прохладной, с жесткими мозолями и вживленными под кожу микросхемами.

Я колебалась лишь мгновение, а затем вложила свою ладонь в его. Рукопожатие было крепким. Это был не жест доверия. Это был контракт, скрепленный в неоновом полумраке подземелий Метроплекса.

Моя старая жизнь была мертва. И на ее месте призрак только что заключил сделку с дьяволом. Опасный путь начался. И впервые за долгие годы я не знала, что ждет меня завтра, но чувствовала, что наконец-то иду вперед, а не по кругу.

Глава 6: Салон «Забвение»

Дождь в Сплетении — это не вода. Это растворитель. Он стекает по ржавым балкам и оптоволоконным кабелям, шипит на неоновых вывесках, смешивается с испарениями из вентиляционных шахт и оседает на асфальте едкой, маслянистой пленкой. Он пытается смыть грязь с этого города, но лишь въедается глубже в его поры. Я шла за Кайлом, вжимая голову в воротник дешевой синтетической куртки, и чувствовала, как этот дождь проникает в меня, растворяя ту хрупкую уверенность, что зародилась в моей пустой квартире.

Метроплекс наверху был другим миром. Миром Башни «Мнемозис», стерильных коридоров и «Приобретенных», чьи улыбки были так же искусственны, как и воспоминания, за которые они платили. Здесь, внизу, в вечном полумраке Сплетения, все было настоящим до тошноты. Запах перебродившей соевой лапши, гул подпольных генераторов, тени, скользящие по стенам, похожие на цифровых призраков. Это был его мир, мир Кайла. Для меня — чужая, враждебная территория.

— Почти пришли, — бросил он через плечо, не сбавляя шага. Его голос был приглушенным шумом рынка, где торговали всем — от контрафактных аугментаций до украденных снов. — Постарайся выглядеть так, будто тебе здесь место.

«Место». Забавно. У меня не было места даже в собственной голове. Я лишь кивнула, плотнее запахивая куртку. Каждый взгляд, брошенный на меня из темного проулка, казался оценивающим. Я была не просто чужой — я была чистым листом, холстом, на котором не было ни единой краски. В мире, где прошлое стало валютой, я была безнадежным банкротом.

Кайл свернул в переулок, настолько узкий, что пришлось идти боком. Голографическая реклама лапшичной сменилась выцветшей, едва заметной вывеской: «Антиквариат Гедеона. Реликвии ушедшей эпохи». Дверь под ней выглядела так, будто не открывалась со времен изобретения нейроинтерфейсов.

— Не суди по обложке, — усмехнулся Кайл, заметив мой скептицизм. Его оптический имплант тускло блеснул в темноте. — Лучшие тайны прячутся за самыми скучными дверями.

Внутри пахло пылью, старым деревом и еще чем-то сладковатым, почти приторным. Успокоительные благовония. Лавка была заставлена хламом: ржавые терминалы, треснувшие вакуумные трубки, стопки бумажных книг, чей запах я едва могла опознать. За прилавком сидел иссохший старик с паутиной морщин вокруг глаз. Он оторвал взгляд от мерцающего датапада и кивнул Кайлу.

— Опять привел заблудшую душу, Кайл? — его голос был скрипучим, как старая дискета.

— Ей нужно не забвение, Гедеон. Ей нужно вспомнить, — Кайл положил на прилавок небольшой кристаллический чип, похожий на осколок кварца. Внутри него переливалась едва заметная перламутровая дымка. Эхо-слепок. Мой.

Старик взял чип двумя пальцами, поднес к глазу, и на мгновение его зрачок сузился, сканируя данные.

— Слабый сигнал. Очень фрагментарный. Побочные эффекты могут быть... резкими. Ты ее предупредил?

— Она знает, на что идет, — ответил Кайл, но посмотрел на меня. В его усталом взгляде я прочитала вопрос.

Я сглотнула вставший в горле ком. Я не знала. Я лишь знала, что пустота внутри меня стала невыносимой. Это было похоже на фантомную боль в ампутированной конечности — я не помнила, что потеряла, но чувствовала, как оно болит.

— Я готова, — мой голос прозвучал тверже, чем я ожидала.

Гедеон пожал плечами и указал на потертую штору в глубине лавки. За ней скрывалась небольшая комната, сердце салона «Забвение». Два изношенных кожаных кресла, опутанные проводами, как умирающие в коконе пауки. Старый нейро-коннектор на столике и тусклый монитор, показывающий хаотичные волны биометрических данных. Воздух здесь был еще гуще от благовоний. Это место было алтарем для тех, кто бежал от себя, и операционной для тех, кто, как я, пытался себя собрать.

Я села в одно из кресел. Холодная, потрескавшаяся кожа неприятно коснулась шеи. Кайл возился с оборудованием, его движения были отточенными и уверенными. Он был в своей стихии. Торговец эхом, готовящийся к сделке.

— Вот он, — он протянул мне слепок на ладони. — Первый осколок. Еле уловил его у одного из «Приобретенных» в Верхнем Городе. Он купил дешевый пакет «Семейное счастье на выходные». Видимо, твой отпечаток был настолько слаб, что прошел фильтры «Мнемозис» как фоновый шум.

Я смотрела на кристалл. Частица моей украденной жизни. Безымянный богач купил себе пару часов фальшивого уюта, а побочным продуктом этой сделки стал единственный ключ к моему прошлому. Ирония была настолько горькой, что во рту появился металлический привкус.

— Что, если там ничего нет? — прошептала я, когда Кайл закреплял на моих висках холодные контакты. — Что, если это просто... шум?

Он остановился, его лицо оказалось в нескольких дюймах от моего. Его кибернетический глаз сфокусировался на мне, словно заглядывая под череп.

— Шум тоже что-то значит, Элара, — сказал он тихо. — Иногда пустота говорит громче всего. Просто не борись с этим. Позволь потоку унести тебя. Не пытайся анализировать, просто чувствуй.

Он вставил эхо-слепок в разъем на подлокотнике кресла. Загорелся тусклый индикатор. Кайл положил руку мне на плечо.

— Готова?

Я закрыла глаза и кивнула.

Мир исчез не сразу. Сначала был гул, низкий, вибрирующий в костях. Запах благовоний и пыли сменился стерильным запахом озона. Потом темнота за веками взорвалась вспышкой белого света, как будто кто-то включил солнце прямо перед моим лицом.

А потом... тепло.

Не просто тепло, а ощущение солнечного света на коже. Я чувствовала его на щеках, на закрытых веках, на руках. Запах свежескошенной травы и чего-то сладкого, цветочного. Я не знала названий этих цветов, но их аромат был невыносимо знакомым.

И смех.

Высокий, чистый, как звон колокольчика. Он не доносился извне, он вибрировал прямо у меня в груди, наполняя легкие радостью, которой я никогда не знала. Я попыталась открыть глаза, но у меня их не было. Я была не телом, а чистым восприятием. Точкой сознания, плывущей в чужом — в моем собственном — моменте.

Чьи-то руки, теплые и нежные, подхватили меня, и мир качнулся. Я чувствовала прикосновение длинных волос к своей щеке. Голос, произносящий слова, которых я не могла разобрать. Не слова были важны, а мелодия. Убаюкивающая, полная любви, которая была настолько всеобъемлющей, что причиняла почти физическую боль.

Мама.

Слово возникло в моем сознании не как факт из досье, а как озарение, как знание, которое всегда было во мне, погребенное под тоннами тишины.

Я попыталась ухватиться за это чувство, за смех, за тепло. Но оно было похоже на воду, утекающую сквозь пальцы. Образы начали распадаться на пиксели. Солнечный свет превратился в цифровые помехи. Смех исказился, замедлился и затих, сменившись гулом нейро-коннектора.

Резкий рывок — и я снова в кресле.

Я распахнула глаза, жадно хватая ртом спертый воздух салона. Сердце колотилось о ребра, как пойманная птица. В ушах звенело. Кайл стоял рядом, его лицо было напряженным.

— Дыши, Элара. Просто дыши.

Я поднесла руку к щеке и почувствовала влагу. Слеза. Я не знала, что умею плакать. Я смотрела на свои дрожащие пальцы, на мокрый след, и внутри меня что-то сдвинулось. Пустота не исчезла. Она все еще была там, огромная и холодная. Но теперь, в самом ее центре, горел крошечный, теплый огонек.

Это было не воспоминание. Это было доказательство.

Доказательство того, что я не была сломанной вещью, не была системной ошибкой. У меня была жизнь. У меня был солнечный свет и запах цветов. У меня была мать, чей смех когда-то был для меня целым миром.

И они у меня это отняли.

Я подняла взгляд на Кайла. Усталость и цинизм на его лице отступили перед чем-то иным — отблеском понимания. Он видел, что только что произошло. Он видел, как призрак обрел цель.

— Это было... настоящее, — выдохнула я. Это не было вопросом. Это было утверждением. Началом войны.

Решимость, что зажглась во мне, была холодной и острой, как осколок кристалла в разъеме. Они украли мою жизнь, оставив мне лишь пустую оболочку. Теперь я заберу ее обратно. Осколок за осколком.

Глава 7: Глава 6: Тень на стене

Дождь в Сплетении — это не очищение. Это просто еще один слой грязи, разбавленный и холодный, стекающий по хромированным протезам зданий и собирающийся в радужные лужи на треснувшем асфальте. Он пахнет озоном и ржавчиной. В этом городе даже вода кажется уставшей. Я научилась двигаться в такт его пульсу, быть еще одной неприметной каплей в этом вечном потоке. Быть никем — мое лучшее защитное поле, броня, выкованная из пустоты на месте украденного детства.

Но в последние несколько циклов эта броня начала давать трещины.

Сначала это было просто ощущение. Укол в затылке, инстинктивное желание оглянуться. Я списывала это на паранойю, побочный эффект от погружения в чужие эхо-слепки. Разум, привыкший к пустоте, с трудом переваривал чужие эмоции, чужие жизни. Иногда они оставляли фантомные боли, как от ампутированной конечности. Возможно, это была одна из них.

Но ощущение не проходило. Оно становилось навязчивым, как мелодия забытой песни. Оно следовало за мной от тускло освещенного входа в мое жилое помещение до шумных рынков Сплетения, где торговцы синтетической едой выкрикивали свои предложения под шипящими неоновыми вывесками.

Сегодня оно обрело форму.

Я шла по Ржавому переулку, узкому, как лезвие ножа, зажатому между двумя гигантскими жилыми блоками. Здесь свет неоновых реклам с верхних уровней Метроплекса едва пробивался вниз, превращаясь в призрачное, болезненное свечение. Пар вырывался из вентиляционных решеток, создавая клубящиеся силуэты, которые жили своей короткой жизнью и растворялись. В отражении грязной витрины магазина списанной кибернетики я увидела его. Не лицо, не фигуру — просто тень. Темный плащ, высокий воротник. Он не смотрел на меня. Он просто был там, на другой стороне улицы, изучая ассортимент устаревших оптических имплантов с неестественным для этого места терпением.

Сердце, этот ленивый, апатичный орган, вдруг споткнулось и забилось быстрее. Я свернула за угол, ускоряя шаг. Стук моих ботинок по мокрому металлическому настилу эхом отдавался от стен, создавая иллюзию, что за мной бежит целая толпа. Я нырнула в лабиринт торговых рядов, протискиваясь между людьми, чьи лица были безразличными масками, освещенными экранами их датападов. Воздух был густым, пахнущим влагой, специями и перегретой проводкой.

На несколько мгновений я позволила себе поверить, что оторвалась. Я остановилась у прилавка с лапшой, заказала порцию, просто чтобы занять руки, чтобы унять дрожь. Горячий пар обжег лицо. Я медленно ела, сканируя толпу. Никого. Ничего. Просто обычная ночная жизнь Нижнего Города. Просто моя собственная тень, которую я приняла за чужую. Я почти рассмеялась над своей глупостью. Я, пустой холст, кому я могла понадобиться?

Я вернулась в свой жилой блок, когда неон уже начал блекнуть, уступая место серому предрассветному сумраку. Поднялась на лифте, который скрипел, как живое существо в агонии. Дверь моей квартиры открылась со знакомым шипением. Тишина. Пустота. Моя привычная, уютная пустота.

Я бросила куртку на стул и провела рукой по волосам, собранным в небрежный узел. Мой датапад лежал на столе, его экран был темным. Я не включала его с самого утра. Но сейчас он тихо гудел. Не мигал, не издавал звуков — просто вибрировал с низкой, едва уловимой частотой. Я подошла ближе. На черном стекле не было никаких уведомлений. Это было странно.

Я провела пальцем по экрану, активируя его. На мгновение он остался черным, а затем в центре вспыхнули белые буквы. Ни отправителя. Ни временной метки. Просто одно предложение.

Эхо должно молчать.

Кровь отхлынула от моего лица. Я смотрела на слова, и они, казалось, прожигали сетчатку. Это было не просто предупреждение. Это было клеймо. Они знали. Знали, что я ищу не просто воспоминания, а эхо. Знали, что я копаюсь в том, что должно было остаться похороненным.

Пока я смотрела, буквы замерцали и исчезли. На их месте на долю секунды проступил логотип — стилизованный круг, перечеркнутый двумя асимметричными линиями. Символ стабильности. Символ контроля. Символ «Мнемозиса». А потом экран снова стал черным и безжизненным.

Я отшатнулась от стола, словно датапад был раскаленным. Страх был холодным и вязким, он заполнил пустоту внутри меня, которую я так долго считала своей сутью. Это не была паранойя. Тень на стене была реальна. И у нее было имя. Силус. Глава службы безопасности «Мнемозис». Я никогда не видела его вживую, только на корпоративных трансляциях — человек с безупречным костюмом и глазами, холодными, как лед в космосе. Человек, для которого я была не жертвой, а системной ошибкой. Ошибкой, которую нужно было исправить.

Я думала, что моя охота за прошлым — это личное дело, тихая вендетта призрака. Я ошибалась. Я не просто искала обрывки своей жизни. Я наступила на хвост корпоративному левиафану, и он медленно поворачивал свою гигантскую голову в мою сторону.

Но страх, каким бы всепоглощающим он ни был, пробудил и нечто иное. Гнев. Холодный, ясный, как осколок стекла. Они украли мое детство, мою личность, превратили мою жизнь в набор фактов без эмоций. Они продали мою душу и теперь требовали, чтобы я была благодарна за оставленную мне оболочку. Они хотели, чтобы эхо молчало.

А я хотела, чтобы оно кричало.

Я снова схватила датапад, но на этот раз мои пальцы не дрожали. Я набрала зашифрованный номер. Номер единственного человека в этом проклятом городе, который был не просто союзником, а таким же утопающим, цепляющимся за тот же обломок кораблекрушения.

— Кайл, — сказала я, когда на том конце ответили. Мой голос звучал чужим, более твердым, чем я ожидала. — Нам нужно поговорить. Они знают. «Мнемозис» знает.

Глава 8: Охота на себя

Дождь в Метроплексе — это не очищение. Это растворитель. Он размывает неоновые вывески, превращая их в акварельные кляксы на мокром асфальте. Он растворяет время, смешивая вчерашний день с сегодняшней ночью в единую серую морось. Иногда мне кажется, что он растворяет и меня, стирая мои и без того нечеткие контуры, пока я не стану еще одним призраком в этом городе призраков.

Но сегодня все было иначе. Пустота внутри меня, та зияющая дыра, где должно было быть детство, больше не ощущалась пассивной раной. Она превратилась в голод. В хищный, неутолимый голод, заставляющий меня всматриваться в чужие лица в толпе, вслушиваться в обрывки чужих разговоров, ища отголоски того, что у меня отняли. Я больше не жертва амнезии. Я охотник. И дичь — это я сама.

Кайл нашел меня в «Забвении», нашем импровизированном штабе. Салон, замаскированный под лавку древностей, пах пылью, озоном и сладковатым дымом успокоительных благовоний — коктейль, который должен был расслаблять клиентов, но лишь держал мои нервы натянутыми, как струны. Он молча опустился в потертое кресло напротив, и свет от лавовой лампы на стойке бросил дрожащий блик на его оптический имплант. Глаз-камера моргнул, фокусируясь на мне.

«Есть зацепка, — его голос был низким, как рокот подземки. — Тонкая, как паутина, но она звенит».

Он положил на стол небольшой инфо-чип. Я не прикоснулась к нему. В этом мире любая информация могла оказаться ловушкой. «Что это?»

«Эхо-слепок. Очень старый, очень слабый. Я выкупил его у одного старьевщика, который скупает списанное оборудование „Мнемозис“. Он был в памяти списанного охранного дрона. Дрон патрулировал периметр одного из их старых исследовательских центров. Сектор Гамма-7. Давно заброшен».

Мои пальцы сами собой сжались в кулаки. «Мой?»

«Не твой. Не напрямую, — Кайл подался вперед, его проницательный взгляд впился в меня. — Это память другого человека. Кого-то, кто был там в то же время, что и ты. Остаточное впечатление, отпечатавшееся на нейронной сети дрона. Как след на влажном песке. Он видел тебя».

Кровь застучала в висках. Видел меня. Не ту меня, которая сидела сейчас напротив Кайла, собранную из защитных рефлексов и чужих предположений. А ту, настоящую. Ребенка.

«Нам нужен источник. Человек, чье это воспоминание», — произнесла я, и собственный голос показался мне чужим, более жестким и целеустремленным, чем я привыкла.

«Уже занимаюсь, — кивнул Кайл. — Для этого нам понадобится Йона».

Связь с Йоной была похожа на разговор с божеством из сломанной машины. Мы никогда не встречались лично. Йона не выходил(а) из своей крепости, заброшенного сетевого узла где-то в самых глубоких и забытых слоях Сплетения. Наш канал связи был лабиринтом из прокси-серверов и шифров. На экране моего терминала появилось его/ее анонимное воплощение — глитчующий аватар, собранный из помех, постоянно меняющий форму.

«Источник — Артур Финч. Бывший охранник объекта Гамма-7, — проскрежетал синтезированный голос Йоны, лишенный всяких эмоций. — Уволен по состоянию здоровья двадцать лет назад. Диагноз: ранняя стадия Каскадного угасания. „Мнемозис“ списал его, как отработанный материал. Он все еще жив. Живет на социальное пособие в жилом блоке „Титан“».

Каскадное угасание. Запретное словосочетание. Корпоративная тайна, которую они хоронили под тоннами рекламных слоганов о «жизненном дизайне». Потеря способности формировать новые воспоминания. Медленный распад личности. Та цена, которую платили «Источники» вроде моих родителей. Цена, которую «Мнемозис» отрицал с холодным корпоративным спокойствием.

«Он не вспомнит. Его разум — каша», — сказал Кайл, стоя за моей спиной.

«Ему и не нужно, — ответил аватар Йоны. — Воспоминание, которое тебе нужно, Элара, не в его сознательной памяти. Оно заперто глубоко в лимбической системе. Необработанный, сырой файл. Я могу написать для тебя вирус-экстрактор, который вытащит его. Но это рискованно. Если его нейро-интерфейс засечет вторжение, он пошлет сигнал тревоги прямиком в службу безопасности „Мнемозис“».

«Силусу», — выдохнула я. Имя антагониста повисло в воздухе, холодное и острое, как осколок стекла.

«Именно. У тебя будет не больше трех минут, — голос Йоны стал почти тихим. — Я пришлю тебе код. Ищи то, что они называли „Проект Колыбель“. Это кодовое слово. Оно — ключ».

Жилой блок «Титан» был бетонным ульем, где умирали мечты. Запах сырости, дешевой синтетики и отчаяния въелся в стены. Мы нашли квартиру Финча на сорок втором этаже. Дверь была не заперта. Внутри царил полумрак и запустение. Пожилой мужчина сидел в кресле перед пустым экраном, его взгляд был стеклянным и не сфокусированным. Он не заметил нашего появления. Он был здесь, но его уже давно не было. Призрак, ожидающий, когда его тело это поймет.

Мне стало дурно. Это было мое будущее? Будущее всех тех, чьи жизни «Мнемозис» перемолол в товар?

Кайл быстро и профессионально подключил портативный терминал к старому нейро-порту в затылке мужчины. «Йона на связи. Код готов. Три минуты, Элара. Не больше».

Я надела нейро-интерфейс. Мир качнулся, и я провалилась в чужую память.

Это было не похоже на просмотр записи. Это было погружение. Я была одновременно собой и не собой. Я чувствовала скрип ботинок охранника Артура Финча по стерильно-белому полу. Чувствовала скуку долгой смены и легкую головную боль от гудения люминесцентных ламп. Я смотрела его глазами.

Коридор. Длинный, белый, безликий. Такие строят в больницах или лабораториях — местах, где индивидуальность стирается. По коридору вели группу детей. Их было пятеро. Девочка с темными волосами, заплетенными в две косички, шла последней. Я.

Но это была не я. В глазах ребенка, которым я была, не было ничего. Ни страха, ни любопытства, ни радости. Только звенящая, всепоглощающая пустота. Такая же, как у старика Финча в кресле. Мы были похожи на кукол, у которых вынули механизм.

«Проект „Колыбель“, фаза извлечения завершена», — раздался холодный, уверенный голос из динамика на стене. Голос, который я почему-то знала, хотя никогда не слышала. Он принадлежал молодому Силусу. Безупречный костюм, ледяной взгляд, та же аура безжалостной эффективности.

Финч-в-моей-голове отвел взгляд. Ему было не по себе. Он видел, как Силус подошел к одному из детей, мальчику, и положил ему руку на плечо.

«Превосходные образцы, — сказал Силус кому-то невидимому. — Чистый холст. Доктор Кейн был бы против, но его сентиментальность всегда мешала прогрессу. Мы создаем идеальных граждан. Без травм. Без предрассудков. Без прошлого, которое могло бы их сдерживать».

Меня охватил ледяной ужас. Я была не просто ограблена. Я была… отформатирована. Мое детство не украли ради наживы. Его стерли ради эксперимента. Я была частью чего-то большего, чего-то чудовищного.

В этот момент девочка — я — обернулась и посмотрела прямо на охранника. Прямо на меня. Ее пустые глаза на секунду сфокусировались, и в них промелькнуло что-то — не эмоция, а скорее цифровой сбой, проблеск осознания. Она подняла руку и указала пальцем. Не на охранника. На камеру под потолком.

«Тревога! — закричал Кайл в моем настоящем ухе, вырывая меня из транса. — Вторжение обнаружено! Они уже здесь!»

Я сорвала с себя интерфейс. В коридоре за дверью послышался тяжелый топот и резкие команды. Агенты «Мнемозис».

Кайл уже отсоединил терминал и тащил меня к окну. «Черный ход!»

Мы выскочили на узкий технический балкон, обвитый ржавыми трубами. Холодный дождь ударил в лицо. Внизу, на сорок два этажа ниже, раскинулось море неоновых огней Сплетения. В квартире за нашими спинами раздался треск выбиваемой двери.

Мы бежали. По скользким пожарным лестницам, через гудящие вентиляционные шахты, теряясь в вертикальном лабиринте Метроплекса. Погоня не отставала — методичная, безжалостная, как программа. Это была охота.

Только когда мы, задыхаясь, рухнули в безопасном убежище Йоны — душном, пахнущем горячим пластиком и озоном раю для параноика, забитом серверами, — я позволила себе осознать увиденное.

Фрагмент был крошечным. Всего минута чужой, угасающей жизни. Но он все изменил.

«Проект „Колыбель“», — прошептала я, глядя на Кайла. Его лицо было напряженным, в свете мониторов оптический имплант отбрасывал красный блик.

«Это хуже, чем я думал, — сказал он. — Они не просто торговали воспоминаниями. Они их производили. Точнее, производили пустоту на их месте».

Я посмотрела на свои руки. Руки двадцатипятилетней женщины, построенной на руинах личности, которую у нее отняли. Охота на себя привела меня к подножию огромной, уродливой правды. Я была не единственной. Моя история была лишь одной из глав в секретной летописи «Мнемозис».

И теперь я знала: чтобы вернуть себе прошлое, мне придется разрушить империю, которая его украла. Голод внутри меня не утих. Он лишь обрел имя. И имя это было — война.

Глава 9: Цифровой отшельник

Данные текли по экрану терминала, как бесконечный черный водопад, испещренный криптографическими символами. Они были похожи на руны мертвого языка, и я чувствовала, как их бессмысленный танец вымывает из меня остатки надежды. Час за часом мы с Кайлом бились о ледяную стену корпоративной шифровки «Мнемозис». Каждый след, ведущий к моему прошлому, каждый фрагмент «эхо-слепка», который мы с таким трудом выцарапывали из чужих воспоминаний, уводил нас сюда — в этот цифровой океан, защищенный непробиваемой дамбой.

Крепость, которую они построили вокруг моего детства, была безупречна.

— Бесполезно, — выдохнула я, откидываясь на спинку потрепанного кресла в убежище Кайла. Воздух здесь, в его логове посреди Сплетения, был густым, пах озоном от перегруженных серверов и дешевым синтетическим кофе. — Это не взломать. Это все равно что пытаться пробить стену Башни голыми руками.

Кайл молчал, стоя у окна, из которого виднелся лишь крошечный клочок вечно ночного неба Метроплекса, прорезанный неоновой иглой рекламы нудл-бара. Дождь лениво мазал по грязному стеклу. Его кибернетический глаз, обычно подрагивающий от анализа данных, был спокоен, его тусклый синий свет отражался в мокрой поверхности.

— Стены строят люди, Элара, — наконец произнес он, не поворачиваясь. В его голосе не было привычного цинизма, только сухая, как пыль, усталость. — А значит, люди знают, как их ломать. Или, по крайней-мере, где найти потайную дверь.

— И у тебя есть на примете такой человек? — В моем голосе прозвучало больше сарказма, чем я хотела. Отчаяние делало меня злой.

Он медленно повернулся. Свет от монитора выхватил из полумрака его лицо, и на мгновение мне показалось, что я вижу в его глазах нечто большее, чем просто усталость. Старую, глубоко запрятанную боль.

— Не совсем человек. Скорее, призрак. Цифровой призрак, который сам себя запер в склепе из оптоволокна. Но этот призрак когда-то был одним из главных архитекторов «Мнемозис».

Я села прямее. Пустота внутри меня, обычно холодная и безразличная, наполнилась острым, как игла, интересом.

— Кто это?

— Имя — Йона. Он... или она, никто точно не знает, пол для Йоны — лишь еще один набор данных, который можно изменить. Йона был(а) гением нейрокодирования. Тем самым гением, который разработал технологию «эхо-слепков». Он(а) научил(а) машину читать остаточные впечатления в синапсах, превращать призраков в код.

Кайл подошел к столу и провел пальцами по клавиатуре, выводя на экран пустой, зашифрованный канал связи.

— Йона думал(а), что создает инструмент для исцеления, способ вернуть потерянные фрагменты личности жертвам травм. Но когда корпорация превратила его/ее детище в оружие для социального контроля, в способ торговать душами, как мы с тобой торгуем воспоминаниями о первом поцелуе, Йона сломался(лась). Инсценировал(а) свою смерть — цифровое самоубийство, полное стирание из всех сетей, — и исчез(ла). «Мнемозис» не оставляет свидетелей. Они хоронят их заживо в белом шуме. Но Йона был(а) умнее. Он(а) выжил(а).

— И где этот призрак обитает?

— В месте, куда никто в здравом уме не сунется. В заброшенном магистральном узле под Сектором Гамма. Он(а) превратил(а) его в свою крепость. Паранойя Йоны почти так же гениальна, как и его/ее код. Он(а) не выходит. Ни с кем не говорит. Панически боится любого контакта. Последний раз я связывался с ним/ней три года назад. Едва не лишился своего оптического импланта за попытку.

— Но он(а) сможет это взломать? — спросила я, кивая на стену кода на моем экране.

— Йона не просто сможет, — Кайл усмехнулся безрадостно. — Йона этот шифр и создал(а). Он(а) знает его архитектуру, его слабые места, его потаенные страхи. Если кто и проведет нас внутрь Архива Душ, то только он(а).

Мое прошлое хранилось там, в этом мифическом подземелье под Башней «Мнемозис». Не просто воспоминания, а сырые, неотредактированные файлы моей жизни. Ключ к тому, кем я была. И, возможно, к тому, почему корпорация сочла нужным превратить меня в пустую оболочку.

— Тогда чего мы ждем? — решительно сказала я.

Кайл посмотрел на меня своим живым глазом, и в его взгляде читалось предупреждение.

— Убедить Йону помочь — это сложнее, чем взломать «Мнемозис». Для него/нее прошлое — это язва, которую он(а) выжег(ла) из своей жизни. А мы придем и попросим его/ее снова в ней ковыряться.

Путь к убежищу Йоны был спуском в ад, о котором даже обитатели Сплетения предпочитали не говорить. Мы покинули относительно оживленные ярусы, где неоновый свет еще пытался бороться с темнотой, и погрузились в лабиринты нижних уровней. Здесь воздух был спертым, пахнущим ржавчиной, плесенью и электрическим разложением. Вечный плач Метроплекса — моросящий дождь — просачивался сквозь проржавевшие перекрытия, собираясь в грязные лужи, в которых тоскливо отражались редкие, моргающие аварийные лампы.

Мы шли мимо теней, которые когда-то были людьми. «Источники», доведенные до последней черты, с пустыми глазами, продавшие так много себя, что от них остались лишь дрожащие оболочки. Они были живым напоминанием о том, что технология «Мнемозис» не дарила, а отнимала. Они были тем, кем могла бы стать я, если бы не узнала правду.

Наконец, мы остановились перед массивной гермодверью с выцветшим логотипом давно почившей телеком-корпорации. Она выглядела так, будто не открывалась десятилетиями. Над ней, едва мерцая, подрагивал глаз старой камеры наблюдения.

Кайл не пытался взломать замок. Он просто постучал. Особый ритм: три быстрых удара, пауза, два медленных, еще пауза, и один последний. Код, который нельзя перехватить в сети.

Прошла минута, показавшаяся мне вечностью. Затем с шипением сработавшей пневматики дверь медленно, со скрежетом, отъехала в сторону, открывая проход в абсолютную темноту.

— Никаких имплантов, передающих данные. Оставь терминал здесь. Йона все сканирует, — прошептал Кайл.

Я кивнула, оставляя свое оборудование у входа. Мы шагнули внутрь.

Дверь за нами с грохотом закрылась, отрезая нас от мира. Нас окутал холод, какой бывает только в склепах. А потом зажегся свет. Неяркий, технический, исходящий от сотен светодиодов на бесконечных рядах серверных стоек. Мы стояли в огромном зале, превращенном в мавзолей из кремния и проводов. Гудение вентиляторов было единственным звуком, похожим на хоровое пение цифровых призраков. Повсюду были разбросаны старые мониторы, груды разобранного оборудования, спутанные клубки кабелей, словно гигантский паук свил здесь свое гнездо.

Человеческого присутствия не ощущалось. Ни запаха, ни тепла.

— Йона? — позвал Кайл в гудящую пустоту. — Это я, Кайл. Мне нужна твоя помощь.

Ответом было молчание. Затем один из мониторов перед нами замерцал и ожил. На нем появилось изображение — простой, анимированный аватар, андрогинная маска без рта, с большими, пустыми глазами. Искаженный, синтезированный голос проскрежетал из динамиков, спрятанных где-то под потолком:

— Уходи, Кайл. Ты знаешь правила. Призраки не принимают гостей. Особенно тех, кто ведет за собой чужие тени.

Глаза аватара на экране повернулись и уставились прямо на меня. Я почувствовала себя голой под этим нечеловеческим взглядом, словно сканер просвечивал не только мое тело, но и зияющую пустоту в моей голове.

— Ей нужна помощь, Йона, — настойчиво сказал Кайл. — «Мнемозис» забрал ее прошлое. Полностью. Мы пытаемся его вернуть. Мы уперлись в их главный шифр. В «Цербера».

Аватар на мгновение замерцал, искаженный помехами.

— «Цербер»… — прошептал голос, и в нем послышался отзвук старого ужаса. — Нельзя. Нельзя его трогать. Вы не понимаете, что вы пытаетесь разбудить. Уходите.

— Мы не уйдем, — сказала я, делая шаг вперед. Мой собственный голос прозвучал на удивление твердо в этом холодном, бездушном пространстве. — Я не уйду.

Аватар снова сфокусировался на мне.

— Ты — просто еще одна ошибка в системе. Еще одна жертва. Возвращайся в свою жизнь, пока она у тебя есть. Прошлое — это яд.

— У меня нет жизни! — выкрикнула я, и эхо моего голоса потерялось в гуле серверов. — У меня нет ничего, кроме этого. Кроме дыры на месте, где должно быть детство. Вы создали технологию, которая позволила им это сделать. Ваши «эхо-слепки» — единственное, что у меня есть. Единственное доказательство, что я когда-то была… целой.

Я стояла посреди этого цифрового кладбища, и впервые за долгое время я не чувствовала себя пустой. Я чувствовала ярость. Ярость и отчаянную, жгучую потребность.

— Вы прячетесь здесь от своей вины. А я живу в ней каждый день. Если в вас осталась хоть капля того человека, который хотел исцелять, а не калечить, помогите мне.

Наступила долгая, гнетущая тишина. Даже гул вентиляторов, казалось, стих. Аватар на экране смотрел на меня своими бездонными глазами. Он долго не двигался, словно система зависла, переваривая нелогичный человеческий запрос.

Наконец, синтезированный голос произнес, и на этот раз он был тише, почти лишенный искажений, обнажая подлинный, уставший тембр.

— «Цербер»… Это не просто шифр. Это трехслойное квантовое плетение, живой код, который учится и меняется. Чтобы открыть его, нужен ключ. Не цифровой. Физический.

Аватар моргнул.

— Принесите мне исходный код терминала доступа из лаборатории доктора Кейна. Той самой, где все началось. Ее опечатали после его «смерти», но она все еще там, в старом крыле Башни. Без него я — слепой бог в чужом раю. И я ничем не смогу вам помочь.

Изображение на экране погасло, оставив нас в полумраке, наедине с гудением машин и невыполнимой задачей.

Мы нашли нашего призрака. И он только что отправил нас в самое сердце вражеской крепости.

Глава 10: Код «Искупление»

Дождь не прекращался. Я не видела его, не слышала за гулом десятков вентиляторов, охлаждающих плоть моей крепости, но я знала, что он там. Вечный дождь Метроплекса, кислотный и грязный, стекающий по стеклу и стали в миле над моей головой. Здесь, в заброшенном сетевом узле, в сердце Сплетения, воздух был другим — сухим, наэлектризованным, пахнущим озоном и пылью десятилетий. Это был запах моего добровольного заточения. Моего склепа, где призраки не носили простыней, а мерцали строками кода на потухших экранах.

Каждый гул сервера, каждый щелчок реле был ударом моего собственного сердца. Я была нервной системой этого места, а оно — моим панцирем. Мир снаружи был шумом, угрозой, постоянным напоминанием о том, что я создала, и от чего сбежала. Поэтому, когда Кайл привел ее сюда, это было больше, чем вторжение. Это было осквернение.

Он стоял у гермодвери, его изношенный, но дорогой плащ блестел от влаги, а оптический имплант тускло мерцал в полумраке, сканируя мое убежище. За его циничной усмешкой, как всегда, пряталась усталость. Но я смотрела не на него. Я смотрела на девушку, стоявшую чуть позади. Элара. Она была похожа на эхо-слепок, не до конца прогрузившийся в реальность. Темные волосы, стянутые в узел, бледное лицо и глаза... в них была пустота, но не спокойная, а зияющая. Пустота, которая всасывала свет, не отражая ничего взамен. Она была призраком, ищущим свое тело.

— Она заплатит, Йона, — голос Кайла был низким, почти неслышным за работой машин. — Двойной тариф за срочность и риск.

Я не ответила, лишь повела плечами, не отрывая взгляда от экранов. Мой аватар — анимированная фигурка лиса в маске — повторил этот жест на главном мониторе, обращенном к ним. Личный контакт был роскошью, которую я не могла себе позволить. Паника всегда притаивалась где-то рядом, за грудиной, готовая вцепиться ледяными когтями в легкие.

— Нам не нужны деньги, — произнесла девушка. Ее голос был тихим, но в нем звенела сталь, закаленная в холоде отсутствия. — Нам нужна правда. Кайл сказал, вы можете ее найти.

Я издала сухой, скрипучий смешок, который мой вокодер передал как глитч, помеху в системе. — Правду не ищут в Сплетении, девочка. Здесь ее продают. И обычно она поддельная. Давай данные.

Кайл вставил инфочип в порт у входа. На моих мониторах заплясали столбцы данных. Фрагментированные файлы, поврежденные пакеты, остаточные впечатления. «Эхо-слепки», как их называли на черном рынке. Мусор. Цифровые отбросы, которые дилеры вроде Кайла собирали и продавали отчаявшимся. Я видела тысячи таких. Обрывки чужих праздников, прикосновений, ссор. Торговля эхом была грязным бизнесом. Бизнесом, который я породила.

Я запустила диагностику, пальцы летали над сенсорной панелью, вплетенной в подлокотник моего кресла. Я не прикасалась к физической клавиатуре уже много лет. Мое тело было продолжением консоли. Код струился по экранам, зеленые и янтарные символы складывались в знакомые паттерны. Я искала аномалии, следы подделки, вирусные закладки. Это была рутина. Еще одна сломанная жизнь, принесенная на мой порог.

И тут я замерла.

Там, глубоко в структуре одного из фрагментов, в самой его архитектуре, в сигнатуре алгоритма сжатия... я увидела знакомый почерк. Не просто знакомый. Родной.

Это была моя работа. Не та грубая, коммерческая версия, которую «Мнемозис» штамповала миллионами. А ранняя, изящная, почти поэтическая версия кода, которую я писала еще в лаборатории доктора Кейна. Код, который должен был сохранять, а не стирать. Код, который должен был лечить, а не калечить. В нем еще оставались следы нашего идеализма — элегантные, неэффективные с точки зрения корпорации решения, которые я создавала не ради скорости, а ради чистоты. Ради души технологии.

Я увеличила фрагмент. Это был короткий цикл, всего несколько секунд. Ощущение солнечного света на лице, запах свежескошенной травы, смех... детский смех, который обрывался резким, болезненным щелчком, словно пленку зажевало. Но не это было главным. Главным был протокол извлечения. Он был грубым, варварским, но в его основе лежал мой «Проект Колибри» — технология, позволявшая копировать не само событие, а лишь эмоциональный отпечаток, то самое «эхо». Я создавала его, чтобы помочь людям с ПТСР пережить травму, не стирая память о ней.

«Мнемозис» превратил его в инструмент палача. Они взяли мой скальпель и сделали из него ржавый нож мясника.

Холод, не имеющий ничего общего с температурой в помещении, пополз по моим венам. Я прокрутила остальные файлы. Везде была одна и та же картина. Следы моего оригинального кода, как отпечатки пальцев на орудии убийства. Они не просто украли у этой девушки детство. Они сделали это с помощью моего изобретения, извратив его до неузнаваемости, превратив мечту Арика Кейна в кошмар. Каждый проданный кусок ее жизни, каждое фальшивое счастье, купленное каким-то «Приобретенным», было оплачено моим гением.

В гуле серверов мне послышались голоса. Миллионы голосов «Источников», чьи жизни были разобраны на запчасти и проданы с аукциона. И мой голос был среди них, шепчущий в самом центре этого хора обреченных. Я не просто ушла из «Мнемозис». Я сбежала, инсценировав свою смерть, заперлась здесь, окружила себя файрволами и паранойей, пытаясь убедить себя, что я ни при чем. Что я тоже жертва.

Какая ложь. Я была архитектором этой тюрьмы.

— Что там? — голос Элары вырвал меня из транса.

Я медленно повернула кресло. Впервые за долгие годы я посмотрела на посетителя не через камеру аватара, а своими глазами. Пустота в ее взгляде больше не казалась мне чужой. Я видела в ней отражение своей собственной пустоты, выжженной чувством вины. Она была живым доказательством моего греха.

Искупление.

Слово прозвучало в тишине моего сознания, как удар поминального колокола. Оно было тяжелым, ржавым и пугающим. Но в нем была и надежда. Шанс переписать не ее прошлое, а свое будущее. Шанс направить свое творение не на разрушение, а на возмездие.

— Они использовали ранний протокол, — мой голос, непривычный к речи, был хриплым. — «Проект Колибри». Не для того, чтобы копировать эхо, а чтобы вырезать первоисточник, оставляя лишь эти ошметки. Это... это было сделано намеренно. Жестоко.

Кайл присвистнул. — Значит, это не просто стертая память. Это спецоперация.

— Это вивисекция души, — поправила я, и мои пальцы сами легли на консоль. — Но они оставили следы. Чтобы провернуть такое, им нужен был прямой доступ к центральным серверам. К хранилищу. Они были уверены, что никто и никогда не сможет прочитать эти сигнатуры. Они ошибались.

Я вывела на главный экран схему Башни «Мнемозис». Монолит из черного стекла и стали, пронзающий вечно пасмурное небо. Крепость врага. Мой бывший дом.

— Что ты делаешь? — спросила Элара. В ее голосе впервые прозвучало что-то, кроме холодной решимости. Удивление.

— Исповедуюсь, — ответила я.

Мои пальцы заплясали над сенсорной панелью, пробуждая к жизни спящие скрипты и бэкдоры, которые я оставила много лет назад. Маленькие бомбы замедленного действия, ждущие своего часа. На экране замелькали строки кода, маскировочные протоколы, ложные запросы. Я строила мост из света и тени, туннель сквозь многоуровневую защиту корпоративного Левиафана.

Моей целью был не просто взлом. Моей целью был Архив Душ. Гигантское цифровое подземелье под башней, где «Мнемозис» хранил неотредактированные копии каждой украденной жизни. Там, среди миллиардов цифровых призраков, хранился оригинал ее детства. И там же, я была уверена, хранилось доказательство того, на что еще способна моя технология. Доказательство «Каскадного угасания», которое уничтожит империю «Мнемозис».

Первый уровень защиты пал с тихим щелчком. Второй потребовал больше усилий — я чувствовала, как корпоративные «ищейки», программы-сторожа, начинают просыпаться, принюхиваясь к аномалии. Я укрылась за каскадом прокси-серверов, разбросанных по всему Метроплексу, мой цифровой след рассыпался на тысячи обманчивых эхо.

Я больше не была Йоной, гением-отшельником, мучимым виной. Я снова стала той, кем была рождена. Призраком в машине. И я летела сквозь ледяные потоки данных, спускаясь все глубже в самое сердце тьмы, чтобы вернуть украденную душу. Не только ее. Но и свою собственную.

Глава 11: Покупатели прошлого

Неоновый свет Метроплекса сочился сквозь жалюзи моей убогой квартиры, разрезая полумрак на тонкие, дрожащие полосы. Дождь барабанил по стеклу — вечный саундтрек этого города, смывающий все, кроме воспоминаний. Чужих воспоминаний. Мои собственные были сухим фактом, черно-белым отчетом в медицинском файле. Трагическая амнезия. Элегантная ложь, скрывавшая грубую правду: мою жизнь распотрошили и продали по частям.

Пустота внутри меня перестала быть просто отсутствием. Теперь у нее был вес, форма и острое, как осколок стекла, желание. Желание вернуть себя.

Дверной зуммер прозвучал резко, вырвав меня из оцепенения. Кайл. Он никогда не пользовался коммуникатором, предпочитая являться лично, словно призрак из аналоговой эпохи. Я открыла. Он стоял в коридоре, стряхивая капли с потертого воротника плаща. Его оптический имплант тускло мерцал синим, сканируя, оценивая. Вечная привычка мнемо-дилера.

«Подарок от нашего призрака в машине», — сказал он, протягивая мне тонкий дата-планшет. На экране плясали строки зашифрованного кода — почерк Йоны.

«Он что-нибудь нашел?» — мой голос прозвучал глухо, будто я давно им не пользовалась.

«Нашла, — поправил Кайл, проходя внутрь. Воздух наполнился запахом озона и влажной улицы. — Йона предпочитает неопределенность. И да. Она вскрыла несколько старых транзакционных логов «Мнемозис», погребенных так глубоко, что у них, наверное, уже выросли цифровые корни. Это не полные списки, лишь эхо-слепки финансовых потоков. Но этого хватило, чтобы выцепить троих. Твои первые покупатели».

Он коснулся экрана, и код сменился тремя файлами. Три имени, три адреса. Три незнакомца, носивших в головах осколки моего детства. Моего. Слово ощущалось во рту чужим и горьким.

«Первый — легкая цель, — Кайл указал на верхний файл. — Корпоративный клерк из Верхнего Города. Джаспер Вейл. Судя по всему, коллекционер. Покупает короткие, чистые эмоции. Эстетика, а не необходимость. Второй и третий… сложнее. Живут в Сплетении. Там люди покупают не радость, а выживание. Их разум — это свалка чужих травм и краденой стойкости. Погружение будет грязным».

«Грязным?»

«Представь, что пытаешься найти каплю чистой воды в цистерне с ржавчиной, — его имплант вспыхнул ярче. — Разум покупателя — это фон. Его собственные эмоции, страхи, его дерьмовая жизнь. Все это будет просачиваться, пытаться смешаться с твоим эхо-слепком. Можно заблудиться. Потерять себя в чужом шуме. Поэтому начнем с Вейла. Прогуляемся в стерильный мир «Приобретенных»».

Башня, в которой жил Джаспер Вейл, была иглой из хрома и стекла, пронзающей вечно свинцовое небо. Здесь воздух был фильтрованным, коридоры — безмолвными, а консьерж смотрел на нас с Кайлом так, будто мы были чем-то, что прилипло к его безупречно чистому ботинку. Кайл решил этот вопрос парой фраз, брошенных тихим, но веским голосом, и демонстрацией чего-то на своем планшете, отчего лицо консьержа побледнело. Шантаж был таким же инструментом этого города, как и кредитный чип.

Вейл оказался человеком под стать своей квартире: гладким, дорогим и совершенно безжизненным. Он встретил нас в гостиной с панорамным окном, за которым Метроплекс простирался бесконечным, мерцающим морем огней.

«Я не понимаю, в чем проблема, — произнес он, поправляя шелковый воротник своего халата. — Транзакция была легальной. Я приобрел товар у сертифицированного дилера».

Товар. Он назвал мое прошлое товаром.

«Мы не из налоговой, — лениво протянул Кайл, осматривая коллекцию антикварных безделушек на полках. — Нам не нужны деньги. Нам нужно одолжить… ваш опыт. Ненадолго».

Вейл побледнел еще сильнее. «Это невозможно. Вмешательство…»

«Будет быстрым и безболезненным, — Кайл шагнул к нему, и его расслабленная поза вдруг наполнилась скрытой угрозой. — Альтернатива — утечка вашего полного психо-профиля в сеть. Включая ту маленькую слабость к воспоминаниям о чужом страхе, которую вы так тщательно скрываете. Йона очень дотошна».

Сделка была заключена. Мы отправились не в подпольный салон «Забвение» с его потертыми креслами, а в личный кабинет Вейла, оборудованный новейшим нейроинтерфейсом от «Мнемозис». Все стерильно, законно, отвратительно.

Когда тонкие иглы интерфейса коснулись моих висков, я зажмурилась. Холодный гель, тихое гудение аппарата. Затем — толчок, и мир рассыпался на статический шум. Я проваливалась сквозь чужой разум. Поверхностные мысли Вейла были как масляная пленка на воде: беспокойство о котировках акций, раздражение на прислугу, предвкушение дорогого ужина. Я скользила глубже, отталкивая его ментальный мусор, ища знакомое эхо.

И я нашла его.

Это был не полноценный ролик, а лишь короткий, яркий проблеск. Ощущение. Солнечный свет, теплый и настоящий, не неоновый суррогат. Запах мокрой земли после летнего ливня. Крошечные пальцы — мои пальцы — сжимают большую, теплую ладонь. Я смотрю вверх и вижу не лицо, а лишь размытый силуэт женщины на фоне ослепительного неба. Смех. Чистый, звенящий, как колокольчик. Он отдается не в ушах, а где-то глубоко в груди. Чувство абсолютной, нерушимой безопасности.

А потом все исчезло. Я резко вынырнула, тяжело дыша. В носу стоял запах антисептика, а в груди — острая, режущая боль утраты. Это было мое. Настоящее. И оно жило в голове этого пустого человека, который купил его, чтобы изредка любоваться, как редкой бабочкой под стеклом.

Кайл помог мне подняться. Вейл сидел в кресле, потирая виски, и смотрел на меня с брезгливым страхом.

«Что это было?» — спросил он.

«Хороший винтаж», — бросил Кайл, и мы ушли, оставив его одного в его стерильной башне.

Второй покупатель был полной противоположностью. Его звали Рик, и он жил в самом сердце Сплетения, в капсульном блоке, где запах сырости и дешевой синтетической лапши въелся в стены. Кайл нашел его в шумном баре, где голограммы танцовщиц мерцали в густом сигаретном дыму. Рик был грузчиком в доках, его лицо — сеть усталых морщин, а руки — сплошные мозоли.

Он не стал отпираться.

«Да, купил, — прохрипел он, не отрывая взгляда от стакана с янтарной жидкостью. — Мне нужна была храбрость. Пацанское воспоминание. Как не испугался темноты, как полез на самое высокое дерево. Что-то, что поможет вставать по утрам и тащить эти чертовы контейнеры».

Он продал свои собственные воспоминания о жене, чтобы купить крупицу чужой детской отваги. В этом городе все были и «Источниками», и «Приобретенными», меняя одни куски души на другие в бесконечной попытке собрать что-то цельное.

Погружение проходило в каморке за баром, на кустарном оборудовании, которое трещало и пахло горелой изоляцией. Кайл стоял рядом, его лицо было напряженным. «Будь осторожна, Элара. Его разум — это минное поле. Цепляйся за свое, не дай его боли утащить тебя».

Он был прав. Мир Рика был штормом. Боль в натруженной спине, горечь потери, глухой страх перед завтрашним днем. Эти чувства бились о мое сознание, как волны о скалы. Я продиралась сквозь этот мрак, этот гул чужого отчаяния, ища тихий островок своего прошлого.

И снова нашла.

Темнота. Я сижу в шкафу, обхватив колени руками. Снаружи воет ветер и грохочет гроза. Мне страшно. Сердце колотится где-то в горле. Я совсем одна. Дверца шкафа приоткрывается, и в щель пробивается полоска теплого света. Мужской силуэт. Лица не видно, но я чувствую запах табака и старых книг. Он не говорит ни слова. Просто садится рядом на пол и начинает тихонько что-то напевать. Мелодия странная, прерывистая, но в ней есть что-то успокаивающее, как стук сердца. Страх медленно отступает, растворяясь в этой незамысловатой колыбельной.

Выход из этого погружения был похож на падение. Я рухнула обратно в свое тело с криком. Разум Рика цеплялся за меня, его одиночество пыталось стать моим. Кайл встряхнул меня за плечи, его голос звучал как издалека.

«Элара! Дыши! Вернись!»

Я открыла глаза. Мерцающий свет бара, лицо Кайла, его синий имплант, смотрящий с тревогой. На моих щеках были слезы. Но не мои. Это было эхо слез Рика.

Третье имя привело нас на заброшенный рынок электроники, где под вечным дождем ржавели горы старого железа. Мы его не нашли. Только пустую квартиру и следы поспешного бегства. На столе лежал разбитый коммуникатор. Кто-то его предупредил. Или что-то. Холодный палец страха коснулся моего затылка. Империя «Мнемозис» была не слепа. Силус и его ищейки уже могли идти по нашему следу.

Вечером, сидя в своей квартире, я пыталась собрать мозаику. Два осколка. Теплая материнская ладонь и чувство безопасности. Отцовская колыбельная в темноте и преодоление страха. Они не складывались в цельную картину, но они были… моими. Они пульсировали внутри меня живым теплом.

Я достала планшет и попыталась набросать ноты той мелодии, что напевал отец. Она была странной, почти инопланетной, но она была нитью. Первой настоящей нитью, за которую можно было ухватиться.

Кайл молча наблюдал за мной, прислонившись к стене.

«Ты собираешь призрака, Элара», — тихо сказал он.

Я подняла на него глаза. «Это мой призрак».

«А ты уверена, что когда соберешь его, останется место для тебя? Для той, кем ты стала сейчас?»

Его вопрос повис в воздухе, пропитанном запахом дождя и озона. Я посмотрела на свое отражение в темном экране планшета. Девушка с темными волосами и пустыми глазами. Но теперь в этой пустоте что-то зарождалось. Нечто, состоящее из запаха мокрой земли, звука забытой колыбельной и упрямой, одержимой решимости.

Я не знала, кем я стану. Но впервые за долгие годы я чувствовала, что начинаю существовать. И эта охота за прошлым становилась единственным способом построить будущее. Даже если цена за это — личность, которую я так старательно выстраивала на руинах своей памяти.

Глава 12: Лицо в отражении

Холодная синтетика кресла для погружений впивалась в кожу сквозь тонкую ткань моей рубашки. Воздух в «Гнезде» — так Кайл называл это убежище в самом сердце Сплетения — был густым и неподвижным, пропитанным запахом озона от перегруженных серверов и сладковатым ароматом успокоительных фимиамов, которые должны были сгладить острые углы чужого прошлого. Но меня они не успокаивали. Мои нервы натянулись, как струны, гудящие в унисон с низкочастотным рокотом вентиляторов.

«Просто дыши, Элара», — голос Кайла, приглушенный и чуть искаженный интеркомом, был единственным якорем в этой реальности. — «Не гонись за ним. Пусть эхо само тебя найдет».

Я закрыла глаза. Его слова были правильными, но почти невыполнимыми. Каждое погружение было прыжком в бездну, в колодец чужого сознания, где я искала отблески своего. Большинство «эхо-слепков» были мусором: размытые образы, обрывки чужих разговоров, фантомные ощущения, не принадлежавшие мне. Но сегодня мы вышли на след чего-то более существенного. Йона, наш призрак в машине, отследил(а) эхо, оставленное не у случайного покупателя, а у техника «Мнемозиса», который, по всей видимости, готовил мои воспоминания к продаже. Это был самый чистый источник, который у нас когда-либо был.

Я сделала глубокий вдох, отпуская напряжение. Мир за веками начал распадаться на пиксели, уступая место цифровому шуму, похожему на помехи на старом экране. Это был порог. Я шагнула за него.

Запах озона сменился ароматом мокрой земли и прелых листьев. Неоновый полумрак Сплетения уступил место мягкому, рассеянному свету, пробивающемуся сквозь густую крону деревьев. Я стояла на лесной тропинке, покрытой влажным ковром из прошлогодней листвы. На мне были не мои потертые джинсы, а легкое детское платье, и мои ноги были обуты в маленькие резиновые сапожки. Я опустила взгляд и увидела крошечные ладони. Чья это рука? Моя? Или девочки, которой я когда-то была? Вопрос растворился, не успев оформиться. Здесь не было места для анализа, только для ощущения.

Рядом со мной шел мужчина. Я не видела его лица, только его руку — большую, теплую и сильную, которая уверенно держала мою. Ощущение безопасности было почти осязаемым, густым, как лесной воздух. Оно обволакивало меня, заполняя пустоту, которая была моим вечным спутником в Метроплексе. Это было чувство дома. Чувство, которое я не знала, но по которому тосковала вся моя искусственно созданная личность.

«Смотри», — его голос был низким и добрым, в нем вибрировал смех. Он указал на лужу, оставшуюся после недавнего дождя. — «Целое море».

Я подошла к краю лужи. Вода была темной, как стекло, и в ней отражалось серое небо, проглядывающее сквозь листву. А потом я увидела нас. Маленькую темноволосую девочку, которая смотрела на свое отражение с детским любопытством. И мужчину, который присел рядом с ней на корточки.

В этот момент он повернул голову, и я впервые увидела его лицо в отражении.

Это было не просто лицо. Это был ответ. Добрые глаза с сеточкой морщинок в уголках, которые смеялись, даже когда губы оставались серьезными. Слегка взъерошенные темные волосы с проседью на висках. Мягкая, почти застенчивая улыбка, предназначенная только для меня. В этом лице не было ни капли той тьмы, что пропитала мою нынешнюю жизнь. В нем был свет. Чистый, неразбавленный, настоящий.

Отец.

Слово не прозвучало, оно взорвалось в моем сознании фейерверком эмоций, которых я никогда не испытывала. Любовь, доверие, принадлежность. Это было так ошеломляюще, так… правильно, что у меня перехватило дыхание. Я потянулась к отражению, мои маленькие пальцы коснулись холодной водной глади, искажая его лицо. Я хотела сохранить этот миг, впечатать его в свою суть, сделать его частью себя, настоящей меня.

И в этот момент мир раскололся.

Резкая боль пронзила виски, словно в мозг вонзили раскаленный нейрошунт. Лесная идиллия сжалась в точку слепящего белого света, и меня с силой вышвырнуло обратно в реальность. В ушах звенело. Запах фимиама смешался с едким запахом гари.

Я рывком села в кресле, жадно хватая ртом воздух. Комнату заливал красный свет аварийной сигнализации. Кайл стоял у двери, в его руке был импульсный пистолет, который я никогда раньше не видела. Его лицо, обычно непроницаемая маска цинизма, было напряжено. Оптический имплант горел тревожным синим огнем.

«Агенты! — рявкнул он, перекрикивая вой сирены. — Силус добрался до нас. Поднимайся! Живо!»

Дверь содрогнулась от мощного удара. Металлический косяк выгнулся внутрь. Второй удар — и замок вылетел снопами искр.

Я сорвала с головы нейроинтерфейс, пытаясь отогнать остаточные образы — смеющиеся глаза в отражении лужи, тепло большой руки. Сейчас эти воспоминания были не спасением, а ядом, замедляющим реакцию.

Дверь слетела с петель. В проеме выросли две фигуры в серых тактических комбинезонах без опознавательных знаков. Их лица были скрыты за глухими шлемами. Они двигались синхронно, без эмоций, как детали одного механизма. Механизма Силуса.

Кайл не стал ждать. Он выстрелил дважды. Голубые сгустки плазмы ударили первого агента в грудь, заставив его отлететь назад. Второй успел открыть ответный огонь. Красные лучи прошили воздух там, где только что была голова Кайла. Он уже был в движении, увлекая меня за собой к задней стене, где за фальшивой панелью скрывался аварийный выход.

«Сюда!»

Мы вывалились в узкий, вонючий переулок, освещаемый лишь капающей неоновой вывеской сломанного бара. Моросящий дождь Метроплекса тут же вцепился в меня холодной хваткой. За спиной раздались тяжелые шаги. Они не собирались нас отпускать.

Мы бежали. По скользкому асфальту, перепрыгивая через горы мусора и лужи, в которых отражались не деревья, а бездушные рекламные голограммы. Кайл вел меня через лабиринт Сплетения, который знал как свои пять пальцев. Его движения были хищными, отточенными годами выживания в этих бетонных джунглях. Я едва поспевала за ним, адреналин заглушал боль в висках. Образ отца отступал, вытесняемый инстинктом самосохранения.

Мы выскочили на небольшую площадь, заставленную ржавыми контейнерами. Впереди был мост, ведущий на другой уровень Сплетения. Наш единственный путь.

И тут они появились снова. Еще трое, заходящие с фланга. Они загнали нас в ловушку.

Кайл толкнул меня за контейнер. «Стреляй по ним, когда я скажу!» — он сунул мне в руку свой пистолет. Оружие было тяжелым и холодным.

Он высунулся из-за укрытия, открывая огонь, чтобы отвлечь их. Я выглянула тоже, пытаясь поймать в прицел безликую фигуру. Руки дрожали. Я никогда не стреляла в человека.

Вспышка. Кайл вскрикнул, коротко и глухо. Его отбросило назад, к стене контейнера. Он сполз на землю, зажимая бок.

Кровь, темная и густая, пропитывала ткань его куртки.

Паника обожгла меня ледяной волной. Агенты приближались, методично, шаг за шагом. Кайл смотрел на меня, и в его глазах, за мерцанием импланта, я увидела нечто большее, чем боль. Приказ.

Я подняла пистолет. Дрожь в руках унялась, сменившись холодной яростью. Они хотели стереть меня. Они хотели забрать его. Они хотели уничтожить тот единственный светлый образ, что я только что обрела.

Я нажала на спусковой крючок.

Память имела цену. И сегодня мы начали ее платить. Кровью.

Глава 13: Глава 11: Правда Кайла

Воздух в его убежище был спёртым, пах озоном, дешёвым антисептиком и чем-то неуловимо металлическим — кровью. Монотонно гудел старый вентилятор, гоняя по комнате пыль и тени. Единственная люминесцентная лампа под потолком моргала, бросая на наши лица резкие, нездоровые блики, превращая его квартиру в декорацию для допроса. Допрашиваемым сегодня был он.

Кайл сидел на краю старого дивана, обнаженный до пояса. Его тело, обычно скрытое под слоями изношенной, но дорогой одежды, оказалось картой шрамов — старых, белесых, и одного свежего, рваного, на боку. Рана была глубокой. Кровь пропитала наскоро наложенную им повязку и капала на синтетический пол с глухим, частым стуком, отмеряя секунды нашего хрупкого перемирия.

Я работала молча. Мои пальцы, обычно такие чужие мне, двигались с неожиданной уверенностью, очищая рану, накладывая регенеративный гель. Я была не врачом, но пустота моего прошлого, как ни странно, оставила место для полезных навыков, всплывавших в памяти без всякого эмоционального контекста. Словно я когда-то скачала инструкцию по оказанию первой помощи, но забыла, где и зачем.

— Спасибо, — прохрипел он. Голос, обычно пропитанный сарказмом и сталью, звучал надтреснуто.

Я не ответила, сосредоточившись на работе. Каждый мой жест был выверен. Я не позволяла себе думать о том, как близко он был к смерти, и как близко, следовательно, была я. Вместо этого я наблюдала. За его сжатыми зубами, за бисеринками пота на лбу, за тем, как его кибернетический имплант тускло мерцал синим, словно угасающая звезда, отражаясь в моих зрачках.

Циничная броня, которую он носил так же естественно, как свою кожаную куртку, дала трещину. Под ней я увидела не просто торговца чужими жизнями, не проводника по неоновым катакомбам Сплетения. Я увидела человека, которому больно. И эта боль была не только в разорванных тканях на его боку. Она гнездилась глубже, в усталом изгибе его губ, в тени, что залегла под глазами.

— Ты делаешь это так, будто всю жизнь только и занималась, что латала таких идиотов, как я, — сказал он, пытаясь вернуть в голос привычную насмешку, но вышло слабо.

— Может, и занималась, — ровно ответила я, закрепляя свежую повязку. — Откуда мне знать.

Он горько усмехнулся. Это был звук трескающегося льда.

— Верно. Забыл. Ты — чистый лист. Холст без единого мазка. — Он помолчал, следя за моими руками. — Завидно.

Этот комментарий был настолько неожиданным, настолько выбивался из его образа, что я замерла и впервые за вечер по-настоящему посмотрела ему в глаза. В его настоящем, живом глазу отражался дрожащий свет лампы, а в нем — что-то похожее на... тоску. Не ту пустую, бесцветную дыру, что зияла во мне, а темную, тяжелую тоску, у которой были имя и история.

— Почему ты это делаешь, Кайл? — спросила я тихо. Вопрос вырвался сам собой. — Почему помогаешь мне? Это не просто сделка. Ты рискуешь всем. Сегодня ты чуть не умер. За что? За чужие воспоминания?

Он долго молчал. Снаружи, за тонкой стеной, моросил вечный дождь Метроплекса, его барабанная дробь по металлической крыше казалась саундтреком к этому откровению.

— Не за чужие, — наконец произнес он, и его голос опустился до шепота, в котором дребезжали осколки прошлого. — За свои.

Он отвел взгляд, уставившись на стену, словно видел там не облупившуюся краску, а сцену из другой жизни.

— У меня была сестра. Лина. — Простое имя, произнесенное им, повисло в спертом воздухе, обретая вес и форму. — Она была младше меня на пять лет. Вся состояла из света и дурацких идей. Мечтала стать художницей, рисовать небо. Представляешь? В этом городе. Рисовать настоящее небо, которого никто из нас толком и не видел.

Я представила. И эта картина на мгновение заполнила мою внутреннюю пустоту яркой, болезненной краской.

— Мы жили внизу, в Сплетении. Денег не было никогда. Она продавала воспоминания. Начала с мелочей, как и все «Источники». Первый поцелуй. Выпускной вечер. Ощущение солнца на коже. Продавала их каким-то «Приобретенным» уродам из Башни, чтобы те могли добавить в свою коллекцию немного «аутентичности». Она говорила, что это не страшно. Что это просто копии. Что оригинал всегда остается с тобой.

Он сглотнул. Его оптический имплант коротко вспыхнул, сканируя что-то в пустоте.

— «Мнемозис» обещал ей золотые горы. У них был специальный проект. «Архив наследия». Они искали людей с яркой, эмоциональной памятью. Платили огромные деньги за целые пласты жизни. Детство, юность... Она согласилась. Ради меня. Чтобы я мог выбраться отсюда, открыть свое дело. Она верила в их ложь. Верила, что дарит частичку своего света миру.

Наступила тишина, тяжелая и давящая. Я знала, что будет дальше. Я чувствовала этот холод, потому что он был частью того же айсберга, что потопил и мою жизнь.

— Сначала я ничего не замечал, — продолжил он, глядя сквозь меня. — Ну, стала чуть более забывчивой. Рассеянной. Потом она перестала рисовать. Говорила, что не может вспомнить нужный оттенок синего. Потом... потом она однажды спросила меня, кто я. — Его голос сломался. — Она смотрела на меня, и в ее глазах была та же пустота, что и у тебя, Элара. Только у нее она разрасталась, как раковая опухоль. Она не могла создавать новые воспоминания. Вчерашний день для нее был туманом. Утро — набором фактов без чувств. В подполье это называют «Каскадное угасание». Красивое название для процесса, в котором душа человека распадается на помехи, пока не останется лишь пустая оболочка.

Я сидела неподвижно, холодный гель на моих пальцах казался обжигающим. Его история не была просто рассказом. Она была эхо-слепком, который проникал в меня, минуя все мои защитные барьеры. Я видела девушку со светлыми волосами, растерянно смотрящую на своего брата, не узнавая его. Я чувствовала ее страх.

— Официальный диагноз — редкое нейродегенеративное расстройство. «Мнемозис» выразил соболезнования и выплатил щедрую компенсацию. Они похоронили ее вместе со своей тайной. — Он наконец снова посмотрел на меня, и в его глазах полыхал холодный огонь. — Я потратил годы, чтобы докопаться до правды. Узнал про их эксперименты. Про то, что многократное извлечение памяти разрушает нейронные пути. Они знали. Они всегда знали. Лина была не единственной. Она была просто частью статистики в их отчетах.

Теперь все встало на свои места. Его цинизм был щитом. Его бизнес на черном рынке — инструментом. Его охота за информацией — местью.

— Когда я наткнулся на твое дело, — сказал он, и его взгляд стал острым, как скальпель, — я увидел тот же почерк. Тщательное, хирургическое изъятие детских воспоминаний. Не продажа, а именно кража. Это был не коммерческий заказ. Это было частью того же проекта. Я понял, что ты — ключ. Что в твоей украденной жизни спрятано доказательство их преступлений. То самое, которое они так старательно стерли вместе с моей сестрой.

Его месть. Она больше не была только его. Она переплеталась с моим поиском, становясь чем-то большим. Его прошлое давало смысл моему отсутствующему будущему. В этой душной, тускло освещенной комнате, посреди запахов крови и антисептика, наши цели слились в одну. Уничтожить «Мнемозис». Не ради денег. Не ради власти. А ради девушки, которая хотела рисовать небо, и ради девочки, у которой украли воспоминания о нем.

Я закончила перевязку. Мои пальцы легко коснулись его плеча — жест, который был одновременно и точкой в нашей прошлой сделке, и началом чего-то нового. Он не вздрогнул.

Между нами протянулась тонкая, почти невидимая нить. Она не была соткана из симпатии или дружбы. Это были слишком сложные, слишком человеческие понятия для таких, как мы. Она была соткана из общей боли и общей цели. Хрупкое, как стекло, доверие, рожденное в неоновом сумраке Метроплекса.

И я впервые поняла, что возвращение прошлого — это не просто способ снова стать собой. Это способ стать оружием.

Глава 14: Проект «Лето»

Пустота имеет свой собственный вес. Она давит на грудь по ночам, когда синтетический шум города затихает до низкого гула, похожего на дыхание умирающего зверя. Она сидит на краешке кровати, смотрит на твое отражение в темном окне и спрашивает беззвучно: «Кто ты?». Я живу с этим весом двадцать пять лет. Он стал частью меня, как скелет под кожей. Официальный диагноз — «трагическая амнезия», элегантная формулировка для дыры в душе размером с детство.

Но теперь я знала правду. Мою память не стерло несчастным случаем. Ее вырезали, как опухоль, упаковали и продали. И эта правда была тяжелее любой пустоты.

Мой коммуникатор вибрировал на столе, настойчиво и нервно, выдергивая меня из вязких размышлений. Сообщение было от Йоны. Всего два слова, но от них по венам пробежал холод, знакомый жителям Сплетения, когда они видят патруль «Мнемозис» в своем квартале.

«Я нашел Лето».

Я не стала отвечать. С Йоной не переписываются о таких вещах. Его паранойя была заразительной, и я уже давно усвоила ее правила. Я натянула старую куртку, спрятала волосы под капюшон и шагнула в вечную ночь Метроплекса.

Дорога к убежищу Йоны — это паломничество в сердце цифрового ада. Нужно было спуститься в Сплетение, в лабиринт, где неоновые вывески подпольных клиник и мнемо-баров отбрасывали на мокрый асфальт дрожащие, больные отсветы. Воздух здесь был густым, пахнущим озоном от перегруженных сетей, прогорклым маслом из уличных закусочных и неизбывной сыростью. Я шла, сливаясь с толпой «Источников» — людей с такими же, как у меня, выцветшими глазами, продавших свои лучшие дни, чтобы оплатить худшие. Я была одной из них, но теперь меня вела не безнадежность, а холодная, острая, как осколок стекла, ярость.

Крепость Йоны располагалась в заброшенном ретрансляционном узле, опутавшем, словно гигантский паук, несколько нижних уровней города. Дверь, замаскированная под ржавую панель техобслуживания, открылась после того, как я просканировала ладонь и прошептала в скрытый микрофон кодовую фразу — строчку из давно забытого докорпоративного стиха.

Внутри царил организованный хаос. Стены были скрыты за стеллажами с гудящими серверами. С потолка свисали толстые жгуты кабелей, похожие на лианы в металлическом лесу. Тусклый свет исходил от десятков мониторов, на которых непрерывным потоком бежали строки кода, схемы нейросетей и карты данных. Пахло горячим пластиком и пылью веков. Самого Йону видно не было. Он предпочитал оставаться голосом.

— Ты пришла, — раздался из динамиков его синтезированный, лишенный пола голос. В нем, как всегда, слышался треск статического электричества и плохо скрываемое напряжение. — Я не был уверен. Они усилили наблюдение. Их алгоритмы стали… хищнее.

— Что ты нашел, Йона? — я сняла капюшон. Капли дождя стекали по моим волосам.

На центральном мониторе, самом большом из всех, появилось изображение сложной, многослойной структуры данных. Она напоминала окаменевшее дерево или кристалл, ветвящийся в бесконечность.

— Архив Душ, — прошептал голос. — Ты просила меня найти следы твоего изъятия. Официальные записи стерты, подделаны. Чистая работа. Силус всегда был педантом. Но я не искал в официальных архивах. Я искал в мусоре. В цифровых некрополях. Старые протоколы, которые «Мнемозис» использовала на заре своего становления. Они думали, что похоронили их, но основатель, Арик Кейн, был параноиком похлеще меня. Он создал теневой реестр. Не для контроля, а из страха. Он боялся того, что создал.

Йона замолчал, и тишину нарушало лишь мерное гудение вентиляторов.

— Я взломал его. Этот реестр. Он защищен не просто паролем. Его шифр… он почти живой. Он основан на биологических ритмах, давно мертвых людях. Мне пришлось воссоздать нейронную карту самого Кейна по его дневникам, чтобы обмануть систему. И внутри… я нашел это.

На экране вспыхнуло название папки. Одно слово, написанное простым, почти детским шрифтом: ПРОЕКТ «ЛЕТО».

— Лето… — выдохнула я. — Звучит… невинно.

— Самые страшные вещи всегда прячутся за невинными именами, Элара, — голос Йоны стал тише, почти интимнее. — Это был один из первых крупномасштабных проектов «Мнемозис». Еще до того, как они вышли на массовый рынок. Официальная цель — изучение формирования детских воспоминаний для лечения врожденных психических травм. Благородно, не правда ли?

Он открыл файл. Документы, отчеты, таблицы. И один список. Список имен. Я подошла ближе к экрану, чувствуя, как сердце сжимается в ледяной кулак. Имена мелькали перед глазами. Десятки. Мальчики, девочки. Все в возрасте от пяти до семи лет.

И потом я увидела его.

Вэнс, Элара. Субъект 07.

Воздух вышел из моих легких. Субъект 07. Не девочка. Не ребенок. Объект исследования. Мое имя на экране выглядело чужим, как эпитафия на незнакомой могиле. Но это была моя могила. Могила моего прошлого. Пустота внутри меня обрела имя и номер.

— Но это еще не все, — голос Йоны вернул меня в реальность. Он был полон мрачного, горького триумфа. — Я думал, это просто список «Источников». Детей из бедных районов, чьи родители продали их воспоминания ради кредитов. Так «Мнемозис» начинала свой бизнес. Но я копнул глубже. Нашел внутреннюю директиву, подписанную лично Силусом, который тогда был всего лишь главой исследовательской группы. Смотри.

Он вывел на экран другой документ. Короткий, всего несколько строк. Но каждое слово в нем было пропитано ядом.

Статус субъектов проекта «Лето»: Изъятие с целью консервации угрозы. Полная зачистка первичных энграмм, связанных с периодом наблюдения. Фрагменты не подлежат коммерческой реализации. Архив глубокого хранения. Классификация: «Каскад».

— Консервация угрозы? — прошептала я, не узнавая собственный голос. — Какая угроза может быть от семилетнего ребенка?

— Та, что может разрушить империю стоимостью в триллионы кредитов, — ответил Йона. Он вывел на экран последние, отчаянные записи из личного дневника Арика Кейна, сделанные за неделю до его «несчастного случая». Фрагменты текста, полные паники и раскаяния. Кейн писал о побочном эффекте, который он назвал «Каскадное угасание». О том, что многократное или слишком глубокое изъятие памяти не просто оставляет пустоту. Оно разрушает саму способность мозга формировать новые долгосрочные воспоминания. Оно стирает личность до основания.

— Он все понял, — прошелестел голос Йоны. — Кейн понял, что его технология — это не дар, а проклятие. Что «Мнемозис» продает не лекарство, а медленную смерть души. Дети из «Проекта Лето»… вы были первыми, на ком проявились ранние симптомы. Вы были живым доказательством того, что вся их бизнес-модель построена на лжи, которая убивает.

Я опустилась на ближайший стул, не чувствуя ног. Все встало на свои места. Ужасающая, безупречная логика корпоративного выживания. Мои воспоминания не просто продали на черном рынке какому-то богачу, возжелавшему дозу невинности. Их не сочли товаром.

Их сочли уликой.

Их целенаправленно изъяли, вырезали с хирургической точностью, потому что в этих потерянных днях, в играх под теплым солнцем, в запахе летнего дождя, в лице моей матери — во всем этом было нечто, что заметил Кейн. Нечто, что доказывало его правоту. Опасный секрет, который мог похоронить «Мнемозис» навсегда.

Я не была просто жертвой ограбления. Я была свидетелем, которому заткнули рот самым жестоким способом — отняв у меня саму себя.

Я подняла голову и посмотрела на свое бледное, чужое лицо в отражении на темном мониторе. Пустота внутри больше не казалась пассивной. Она была кратером. Местом взрыва. И где-то там, на самом дне, под слоями пепла и фальшивых данных, был похоронен ключ.

И теперь я знала, что должна не просто вернуть свое прошлое. Я должна была его откопать, как оружие.

Глава 15: Ловушка Силуса

Дождь в Метроплексе — это не просто вода с неба. Это состояние души. Мелкая, холодная морось, просачивающаяся сквозь воротник плаща, оседающая на коже липкой пленкой, словно сам город пытается смыть с тебя личность, оставить лишь мокрый анонимный силуэт. В тот вечер дождь был особенно настойчив. Он барабанил по единственному окну моей каморки, аккомпанируя искаженному голосу Йоны, который сочился из динамиков терминала.

«...сигнатура уникальна, Элара. Я прогнал ее через все фильтры. Это не эхо-слепок, не реконструированная копия. Это цельный нейронный архив. Не фрагмент. Ядро».

Слова Йоны, обычно окутанные слоями паранойи и шифрования, на этот раз звучали почти благоговейно. Каждое из них было маленьким молоточком, бьющим по стене моей пустоты. Цельное воспоминание. Не тусклый отголосок в чужом сознании, не осколок, который нужно часами расшифровывать, чтобы разглядеть размытое лицо матери или услышать смех отца. Настоящее. То, что у меня украли.

«Откуда оно?» — мой голос прозвучал глухо, как будто принадлежал кому-то другому. Кому-то, кто еще умел надеяться.

Пауза, наполненная статическим шипением. «Источник анонимный. Сигнал прошел через дюжину мертвых узлов, прежде чем попасть ко мне. Классическая тактика утечки из корпорации. Кто-то в «Мнемозис» играет против Силуса. Он оставил координаты. Старый грузовой терминал «Орион-7» в Промышленной Зоне».

Я смотрела на мигающий на экране курсор, на координаты, которые светились ядовито-зеленым, как обещание и как яд. Моя одержимость, моя личная вендетта против призраков прошлого, внезапно обрела физическую форму. Она лежала там, на заброшенном терминале, и ждала меня.

«Это ловушка», — сказал Кайл, когда я показала ему данные. Он стоял у окна, его силуэт вырисовывался на фоне неонового марева Нижнего Города. Его оптический имплант тускло мерцал, сканируя информацию с моего терминала. Он даже не обернулся.

«Ты не можешь этого знать», — возразила я, хотя холодный узел в животе уже затягивался.

«Пахнет синтетической росянкой, Элара. Слишком сладко», — он наконец повернулся. Усталость в его глазах была старой, как сам этот город. «Силус не из тех, кто оставляет улики. Он архитектор, а не вандал. Он не роняет кирпичи со своей башни. Если что-то падает, значит, он этого захотел. И он точно знает, что ты слишком близко».

Все мои инстинкты кричали, что он прав. Правила выживания в Сплетении, которые он вбил в меня за последние месяцы, звенели набатом в голове. Но образ… образ цельного воспоминания, где я могла бы быть не просто наблюдателем, а участником, где тепло родительских рук не было бы домыслом, а ощущением, — этот образ был сильнее инстинктов. Он был сильнее страха.

«А что, если нет? — я подошла ближе, мой голос дрогнул. — Что, если там действительно есть кто-то, кто боится «Мнемозис» так же, как мы? Кто-то вроде Йоны? Что, если это тот самый шанс, Кайл? Один-единственный».

Я искала в его лице нечто большее, чем цинизм мнемо-дилера. Я искала ту часть его души, которую тоже искалечила «Мнемозис», ту причину, по которой он ввязался в мою войну, сделав ее своей. Он долго смотрел на меня, его проницательный взгляд, казалось, видел не меня сегодняшнюю, а ту пустую оболочку, которой я была, когда мы впервые встретились в салоне «Забвение». Видел, как отчаянно я хочу заполнить эту пустоту.

«Один шанс», — медленно повторил он, и в его голосе прозвучала горечь поражения. Он знал, что я пойду. С ним или без него. «Хорошо. Но мы идем по моим правилам».

Промышленная Зона встретила нас тишиной. Не той мирной тишиной, что бывает за городом, а мертвой, гнетущей. Здесь не было неоновых реклам, только ржавые скелеты кранов, впивающиеся в вечно пасмурное небо. Воздух пах озоном и холодной сталью. Терминал «Орион-7» оказался гигантским ангаром, похожим на ребра доисторического зверя. Дождь стучал по проржавевшей крыше, и этот звук был единственным признаком жизни.

«Слишком тихо», — прошептал Кайл, его рука лежала на рукояти импульсного пистолета. Его имплант светился ярче, сканируя пространство в инфракрасном и электромагнитном спектрах. «Никаких систем охраны. Ни активных, ни пассивных. Они либо идиоты, либо ждут нас внутри».

Мы скользнули внутрь через пролом в стене. Внутри царил сумрак, едва разгоняемый полосами света от разбитых потолочных панелей. В центре огромного пустого зала на импровизированном постаменте из ящиков стоял небольшой контейнер. От него исходило слабое голубое свечение. Нейронный архив.

Мое сердце заколотилось. Все мое существо рвалось к нему, к этому маленькому светящемуся ящику, который обещал мне прошлое. Но Кайл удержал меня за руку.

«Стой».

Он медленно двинулся вперед, его шаги не производили ни звука. Он обошел контейнер, его имплант анализировал устройство. Я видела, как напряглись мышцы на его шее.

«Это муляж, — его голос был ледяным. — Транспондер. Он просто передавал сигнал нашего прибытия».

И в этот момент тишина взорвалась.

Она не взорвалась выстрелами или криками. Она взорвалась светом. Десятки прожекторов ударили из темноты под потолком, превратив наш сумрачный зал в стерильную операционную. Тени отделились от теней. Со всех сторон, с верхних галерей и из грузовых ворот, бесшумно спускались и выходили фигуры в черной тактической броне «Мнемозис». Безликие шлемы, оружие наизготовку. Они двигались не как люди, а как единый, слаженный механизм.

Механизм Силуса.

Мы оказались в центре круга, без единого укрытия. Бежать было некуда.

«Элара, ко мне!» — рявкнул Кайл, толкая меня за спину. Он выхватил пистолет. Раздался сухой щелчок выстрела — и энергетический заряд просто растворился в мерцающем поле, возникшем перед ближайшим бойцом. Силовые щиты.

Они не стреляли в ответ. Они просто сжимали кольцо, методично, без суеты. Это было страшнее любой перестрелки. Это была не битва, а процедура. Устранение системной ошибки.

Кайл выстрелил еще раз, целясь в прожектор. Тот с искрами погас, погрузив часть зала в спасительную тень.

«Туда! — он толкнул меня в сторону темного провала грузового лифта. — Беги!»

«А ты?» — крикнула я, цепляясь за его куртку.

«Я их задержу. У тебя есть то, чего у них никогда не будет, — он криво усмехнулся, и в этой усмешке было больше отчаяния, чем юмора. — Шанс все исправить. А теперь иди!»

Он развернулся и бросился в противоположную сторону, стреляя, отвлекая их на себя. Я видела, как несколько бойцов отделились от основной группы и двинулись за ним. Это дало мне секунду. Драгоценную, украденную секунду.

Я рванулась к лифтовой шахте. Краем глаза я видела, как Кайла окружили. Он дрался яростно, как загнанный в угол зверь. Один из бойцов ударил его электрошоковой дубинкой. Кайл пошатнулся. Второй зашел сбоку. Я видела, как голубое свечение его оптического импланта замерцало и погасло. Он рухнул на бетонный пол.

Звук его падения ударил по мне сильнее любого выстрела.

Я прыгнула в темноту шахты, цепляясь за скользкие от влаги тросы. Падение обожгло ладони. Внизу был затопленный технический туннель. Ледяная, грязная вода поглотила меня. Вынырнув, я услышала наверху приглушенные команды. Они не стали преследовать. Зачем? Главная цель была достигнута.

Я бежала по этому туннелю, задыхаясь от слез и ледяной воды. Бежала, пока не выбралась в один из сточных каналов Сплетения. Я вылезла на грязную улицу, дрожа от холода и ужаса, и смешалась с толпой безликих силуэтов под неоновым дождем.

Город шумел, жил своей жизнью, не замечая маленькой трагедии в своих венах. Ловушка захлопнулась. Я была на свободе, но свобода еще никогда не ощущалась таким удушающим одиночеством.

Силус не просто поймал Кайла. Он отрезал мне руку, вырвал единственный голос из моей головы, который заглушал шепот пустоты. Он снова оставил меня одну. Одну в темноте, с памятью о том, как гаснет свет в глазах единственного человека, который мне доверял. И это воспоминание было настоящим. Моим собственным. И оно было невыносимо.

Глава 16: Призрак в машине

Дождь в Метроплексе не очищал. Он лишь размазывал неоновую грязь по грязному стеклу моего окна, превращая огни Нижнего Города в акварельные кляксы боли. Каждый отблеск голографической рекламы казался насмешкой. «Живи полной жизнью!» — шипела вывеска клиники «Мнемозис». «Создай себя заново!» — подмигивал логотип банка воспоминаний.

Я сидела в темноте своей убогой квартиры, и единственным светом были эти лживые призраки с улицы. Внутри меня было холоднее, чем на пронизываемых ветром переходах Сплетения. Пустота, что всегда жила во мне, теперь разрослась, поглотив остатки надежды. Она обрела форму и имя. Ее звали Силус. И она забрала Кайла.

Его оптический имплант, обычно мерцающий циничным любопытством, погас в моих мыслях. Его саркастичная ухмылка стерлась, оставив лишь эхо-слепок в моей собственной памяти — иронично, не правда ли? Торговец воспоминаниями сам стал воспоминанием. Фрагментом, который корпорация вырвет, препарирует и выбросит, как бракованный товар.

Отчаяние — это кислота. Она разъедает логику, сжигает осторожность. Несколько часов я металась по комнате, как пойманный в клетку зверь, перебирая в уме обрывки наших разговоров, ища зацепку, план, хоть какой-то путь. Но все дороги вели к монолиту из черного стекла и стали, пронзающему вечно свинцовое небо. Башня «Мнемозис». Крепость, которую не взять.

И тогда, когда в груди остался только выжженный пепел, я вспомнила о последнем призраке в моей колоде. О том, кого нельзя увидеть, но чье присутствие ощущалось в каждом зашифрованном файле, в каждой лазейке в системе, которой мы пользовались.

Йона.

Мои пальцы дрожали, когда я доставала из тайника старый, побитый датапад, который Кайл дал мне для экстренной связи. Он не был подключен к общей сети. Это был реликт, работающий по теневым протоколам, которые сама «Мнемозис» считала давно умершими. Я запустила протокол «Орфей» — ироничное название для спуска в цифровой ад. Экран ожил, залившись неровным зеленым светом командной строки. Никаких аватаров, никаких интерфейсов. Только курсор, мигающий в такт моему сбитому пульсу.

Я напечатала: > Они забрали его.

Ответ пришел не сразу. Секунды растягивались в вечность. Я представила Йону в его/ее крепости из серверов, параноидального бога в машине, решающего, стоит ли мой сигнал его/ее внимания.

> Риск был просчитан. Кайл это знал. — Текст был холодным, лишенным интонаций, словно его набрал автомат.

> Силус. Это был Силус. Он знает обо мне. Он доберется до него, Йона. Он вскроет его разум, как консервную банку. Все, что мы знаем… все, что знаешь ты…

Пауза. Курсор замер. Я чувствовала, как на том конце невидимого провода взвешиваются варианты. Йону мучило чувство вины за технологию, которую он(а) создал(а), но паранойя была сильнее. До этого момента.

> У тебя нет ресурсов. Нет людей. У тебя нет ничего, Элара.

> У меня есть причина. — Ответила я, и это было самой чистой правдой за всю мою искусственную жизнь. — Я не оставлю его там. Скажи, что делать.

И снова тишина, на этот раз еще более гнетущая. Я смотрела на свое отражение в темном экране — бледное лицо, темные круги под глазами, в которых плескалась не пустота, а ярость. Та, кем я стала на руинах чужой девочки, не собиралась сдаваться.

Наконец, текст пополз по экрану. > Есть одно место. Легенда. Кошмар системных администраторов «Мнемозис». Они называют его между собой неофициально. Архив Душ.

Мои пальцы замерли над клавиатурой. Название отдавалось могильным холодом.

> Что это?

> Когда «Мнемозис» извлекает память, они не берут все. Они берут «чистый продукт» — эмоции, события, отшлифованные и готовые к продаже. Но всегда остается «сырой» материал. Цифровой мусор. Поврежденные фрагменты, подсознательные страхи, сны, ложные воспоминания. Все, что делает нас людьми, а не набором данных. Они не могут это просто удалить. Это нарушило бы целостность нейронных паттернов. Поэтому они сбрасывают все это в одно место. Гигантское хранилище под самым фундаментом Башни.

Я читала, и картина вставала перед глазами: не просто серверная ферма, а цифровое кладбище. Мавзолей украденных жизней. Миллионы чужих секретов, погребенных под корпоративным монолитом.

> Это сверхсекретное хранилище, — продолжал(а) Йона. — Защищено лучше, чем хранилища совета директоров. Квантовые замки, рой нейросетевых «сторожей», биометрический контроль на каждом шагу. Проникнуть туда — все равно что пешком войти в сверхновую. Невозможно.

> Но? — напечатала я, потому что в его/ее словах звучало «но».

> Но именно там они хранят оригиналы. Неотредактированные копии всего, что они когда-либо извлекали. Включая «проект», частью которого ты была. Там, в этом цифровом склепе, лежит не эхо-слепок твоего детства, Элара. Там лежит оно само. Полное, нетронутое, со всем, что к нему прилагалось. Со всеми доказательствами исследований доктора Кейна. Со всей правдой о «Каскадном угасании».

Я перестала дышать. Все это время я гонялась за тенями, за отголосками, пытаясь собрать разбитое зеркало своей души из тысяч чужих осколков. А оригинал… он все это время был там. Целый. Ждал.

> Это единственное, что может уничтожить Силуса, — вывел на экране бездушный зеленый шрифт. — И это единственный козырь, который может спасти Кайлу жизнь. Если ты сможешь до него добраться.

Призрак в машине. Мой призрак. Запертый в самой охраняемой машине мира.

Я посмотрела на свои руки. Они не перестали дрожать. Я не вор, не солдат. Я — пустое место, девушка с диагнозом, личность, собранная из защитных механизмов. Мысль о том, чтобы проникнуть в сердце «Мнемозис», была абсурдной. Самоубийственной.

Но потом я снова подумала о Кайле. О его усталом, но проницательном взгляде, который видел во мне нечто большее, чем просто дефектную единицу. О том, как он рискнул всем, чтобы подтолкнуть меня к правде, преследуя свою собственную вендетту. Мы были двумя сломленными людьми, пытавшимися вернуть себе то, что у нас отняли. И я не могла позволить, чтобы его история закончилась в стерильной камере пыток Силуса.

Страх никуда не делся. Он ледяными иглами впивался в солнечное сплетение. Но под ним разгоралось что-то еще. Упрямая, злая решимость. Если моя настоящая личность заперта в этом архиве, то, возможно, именно она мне и нужна, чтобы совершить невозможное. Возможно, чтобы спасти его, мне нужно сначала спасти ее.

Я глубоко вздохнула, вдыхая спертый воздух своей одинокой комнаты. Дождь за окном все так же размазывал неоновую ложь по стеклу. Но теперь я видела в этих огнях не насмешку, а цель. Маяк во тьме.

Мои пальцы твердо легли на клавиши.

> Скажи, что мне нужно делать.

Глава 17: Возвращение

Дождь по стеклу транспортной капсулы был похож на помехи в чужом воспоминании — монотонный, холодный, искажающий мир снаружи. Внизу Метроплекс раскинулся гниющим гобеленом из неоновых вен и хромированной плоти. А над всем этим, пронзая вечно беременное тучами небо, стояла она. Башня «Мнемозис». Шпиль из черного стекла и корпоративной спеси, уходящий в такую высоту, где, по слухам, воздух был чист. Монолит, построенный на украденных жизнях. На моей жизни.

— Пульс сто двадцать, Элара. Дыши, — раздался в моем ушном импланте голос Йо-ны, искаженный статикой и паранойей. — Вентиляционная шахта C-12 откроется через тридцать секунд. Как только вы окажетесь внутри, я закрою ее и сотру логи доступа. Для их системы вас просто не будет существовать.

— Всего лишь призрак в машине, — пробормотал Кайл рядом со мной. Его лицо, наполовину освещенное синей голограммой пролетающей мимо рекламы, было непроницаемой маской цинизма. Но я видела, как напряженно подрагивают пальцы его кибернетической руки. Даже для него это была игра с запредельными ставками. — Просто еще один вторник, верно?

Я не ответила. Пустота внутри, та самая, что была моим проклятием и броней столько лет, стала моим оружием. Призраки не боятся. Призраки не сомневаются. Они просто проходят сквозь стены.

Капсула сбавила ход, пристыковавшись к технической платформе на триста семьдесят пятом этаже. Ветер здесь был хищником, он выл и рвал одежду. Сплетение, оставшееся далеко внизу, казалось лишь тусклым отблеском в лужах на платформе.

— Время пошло, — прошипел голос Йо-ны.

Металлическая решетка на стене башни со скрежетом отъехала в сторону, открывая черную пасть шахты. Кайл нырнул первым, я — за ним. Мгновение спустя решетка с лязгом закрылась, отрезая нас от города, от неба, от любой возможности отступить. Мы были в брюхе зверя.

Воздух внутри был холодным, стерильным, пах озоном и полированной сталью. Мы двигались в почти полной темноте, ведомые лишь тонкими лучами света от оптического импланта Кайла и моими обостренными чувствами. Каждый гул систем охлаждения, каждый щелчок реле отдавался в груди ударом молота. Я шла по венам корпорации, которая выпила мою душу, и чувствовала ее неживое сердцебиение.

— Силус сейчас на заседании совета директоров. Семь этажей над нами, — доложила Йона. — У тебя есть окно. Минут пятнадцать, может, двадцать. Архив Душ находится в суб-подвале, сектор «Дельта». Изолированная сеть. Я могу пробить в ней брешь, но удержать ее смогу недолго.

Мы спустились на сервисном лифте, предназначенном для дроидов-уборщиков, прошли по коридорам, белым и безликим, как амнезия. Здесь не было людей, только камеры, следившие за пустотой. Йона, мой гениальный, страдающий агорафобией ангел-хранитель, вела нас сквозь их слепые зоны. Я чувствовала себя нейроном, пробравшимся в чужой мозг, чтобы найти и вырезать опухоль. Или, может, чтобы вернуть украденную мысль.

Дверь в Архив Душ не была похожа на дверь. Это была гладкая металлическая плита без ручек и замков.

— Биометрия. Полная синхронизация с корпоративной сетью. Непроходимо, — констатировал Кайл. — Для вас — да, — ответила Йона. — Но система помнит своих создателей. Я оставила лазейку. Код доступа — это эхо-сигнатура. Фрагмент воспоминания.

На панели рядом с дверью вспыхнул проектор. В воздухе замерцал образ: девочка лет пяти, с моими глазами, сидит на траве под настоящим, не симулированным солнцем. Она смеется, пытаясь поймать светлячка. Я смотрела на нее, и во мне ничего не отзывалось. Просто картинка. Файл.

— Это ты, Элара, — прошептала Йона с такой болью в голосе, словно это было ее собственное потерянное дитя. — Это ключ. Силус никогда бы не подумал, что я использую тебя против него. Прикоснись к панели. Система считает твой нейронный отпечаток и сравнит его с остаточным эхом в коде.

Я протянула руку. Холодная поверхность панели обожгла пальцы. На мгновение мне показалось, что я чувствую тепло того летнего дня, запах травы, слышу свой собственный смех — не как память, а как фантомную боль в ампутированной конечности души.

Дверь беззвучно отъехала в сторону.

Архив Душ. Это было не подземелье. Это был цифровой мавзолей. Бесконечные ряды гудящих серверов уходили во мрак, их индикаторы мерцали, как свечи на могилах. Холодный, неподвижный воздух был пропитан тишиной миллионов украденных жизней. Здесь хранились не просто воспоминания. Здесь хранились «сырые» копии — неотредактированные, нефильтрованные потоки сознания. Кошмары, которые люди продавали, чтобы забыть. Тайны, которые они отдавали за горсть кредитов. Детство, которое у них отнимали.

— Ищи свой идентификатор. Проект «Гелиос», файл 07, — направила Йона. — Я начинаю взлом.

Кайл остался у входа, его пистолет был наготове. Я пошла вглубь этого леса из данных. Я нашла нужный терминал, подключила интерфейсный кабель к порту за ухом.

И мир взорвался.

Это не было похоже на просмотр фильма. Это было падение. Падение в себя. Запахи — мамины духи, свежескошенная трава, озон перед грозой. Звуки — колыбельная, которую пел отец, скрип качелей, его смех. Ощущения — тепло солнечного света на коже, колючий свитер, который я ненавидела, крепкое объятие перед сном. Эмоции. Боже, эмоции. Любовь, такая чистая и всепоглощающая, что от нее перехватывало дыхание. Страх темноты. Безудержная радость от пойманного мяча. Горе от разбитой коленки.

Это была я. Та, другая я. Цельная. Настоящая. И та личность, которой я была сейчас — собранная из осколков, сшитая из защитных механизмов — начала трещать по швам. Я тонула в себе, захлебывалась собственным прошлым.

А потом я увидела то, что они спрятали глубже всего. Воспоминание доктора Арика Кейна, вживленное в мое собственное. Он сидел со мной, маленькой девочкой, в своей лаборатории. Он показывал мне снимки мозга и говорил слова, которые я не могла понять, но его голос был полон ужаса и отчаяния. «Они не лечат, дитя, — говорил он. — Они стирают. Каждое извлечение оставляет шрам, невидимую трещину. Слишком много трещин, и сосуд рассыпается. Я назвал это... каскадным угасанием».

Вот он. Секрет. Научное доказательство, записанное не на жесткий диск, а вплетенное в нейронные связи ребенка. Доказательство того, что «Мнемозис» не просто торгует прошлым — они торгуют будущим, обрекая «Источников» на полный распад личности.

— Я нашла, Йона. У меня все, — прошептала я, отключаясь от терминала. Руки дрожали. Слезы текли по щекам — первые настоящие слезы, которые я помнила.

— Слишком поздно, — раздался за спиной спокойный, холодный голос.

В проходе стоял Силус. Не в костюме, а в строгом черном комбинезоне службы безопасности. Его холодные, как лед, глаза смотрели не на меня, а сквозь меня, словно я была не более чем системной ошибкой на его мониторе. За ним стояли двое охранников с импульсными винтовками. Кайл лежал на полу у входа, его тело дергалось от разряда парализатора.

— Впечатляюще, — сказал Силус, медленно идя ко мне. Его шаги не производили эха в этом царстве тишины. — Пройти через все уровни защиты. Ты оказалась куда более настойчивой, чем я предполагал. Ошибка в первоначальной оценке. Ее нужно исправить.

— Вы знали, что мы придем. — Я не знал. Я рассчитал. Человеческая одержимость прошлым — самая предсказуемая переменная, Элара. Вы цепляетесь за него, как за спасательный круг, не понимая, что оно — якорь, который тянет вас на дно. Память — это болезнь. Набор случайных, зачастую травмирующих данных. Мы предлагаем лекарство. Стабильность. Порядок.

— Вы называете распадом личности порядок? — выплюнула я. — «Каскадное угасание» — это ваш порядок?

На его лице не дрогнул ни один мускул. — Неизбежные побочные эффекты при очистке системы. Жертвы ради прогресса. А теперь у тебя есть выбор.

Он кивнул на терминал. — Все твои воспоминания. Я могу вернуть их. Не эту «сырую», грязную версию, а очищенную, идеализированную копию. Ты снова станешь той девочкой. Ты забудешь Сплетение, Кайла, этот отчаянный поход. Ты получишь жизнь, которую у тебя украли. Просто уйди. А доказательства доктора Кейна останутся здесь, где им и место — в архиве.

Он протянул руку, и на его ладони вспыхнула голограмма — тот самый летний день, тот самый смех. Так близко. Все, чего я хотела. Все, ради чего я прошла через ад. Вернуть свое прошлое. Стать целой.

Я посмотрела на Кайла, который пытался подняться. На мерцающие огоньки серверов вокруг — миллионы таких же украденных жизней. Я вспомнила пустые глаза «Источников» в Сплетении, продающих частичку своей души за дозу синтетической еды.

И я поняла. Та девочка, смеющаяся на лужайке, не смогла бы сделать этот выбор. Она была счастлива и невинна. Но меня сделала не она. Меня сделала пустота. Меня выковало отсутствие. Та Элара, что стояла сейчас перед Силусом, была не призраком прошлого, а результатом настоящего. И эта Элара знала, что некоторые воспоминания не стоят того, чтобы предавать всех, у кого их тоже отняли.

— Ты прав, — сказала я, и мой голос был тверд, как сталь. — Прошлое — это якорь. Пора его обрубить.

Я посмотрела прямо в холодные глаза Силуса. Он не понимал. Он видел лишь системную ошибку, неспособную принять логичное решение.

— Йона, — произнесла я в тишину Архива. — Сожги. Сожги все дотла.

— Что? Элара, твое прошлое!.. — голос Йо-ны дрогнул. — Я сказала, сожги! — крикнула я. — Запусти вирус во всю сеть. Опубликуй файл Кейна по всем открытым каналам. Пусть весь Метроплекс увидит!

На секунду воцарилась тишина. Лицо Силуса исказилось первой за все время эмоцией — холодным, чистым гневом. Он шагнул ко мне.

Но было поздно.

Серверы взвыли. Индикаторы на них замигали красным в бешеном ритме. На главном экране терминала, где только что была голограмма моего детства, вспыхнули строки кода, пожирающие данные. Файл за файлом, воспоминание за воспоминанием, жизнь за жизнью — все превращалось в цифровой пепел.

Мое прошлое — тепло солнца, мамины духи, смех отца — вспыхнуло на экране в последний раз и исчезло. Навечно.

Я ощутила острую, невыносимую боль утраты. А за ней — странное, пьянящее чувство свободы.

Сирены взвыли по всей башне. Охранники вскинули винтовки. — Взять ее! — прорычал Силус.

Но в этот момент Кайл, наконец пришедший в себя, сбил одного из них с ног. Второй выстрел ударил в стойку сервера рядом со мной, осыпав меня искрами.

Я не стала смотреть назад. Я бросилась бежать прочь из этого мавзолея.

Я ворвалась в Башню «Мнемозис» как призрак, ищущий свою жизнь. А выбегала из нее человеком, который только что выбрал, кем ему быть. Мое прошлое было стерто, на этот раз по моей воле. Мое будущее было пустым холстом. И впервые в жизни эта пустота не пугала меня. Она была обещанием.

Глава 18: План штурма

Дождь в Метроплексе — это не очищение. Это просто еще один способ, которым город напоминает тебе о твоем месте: ты мокрый, ты замерз, и ты всего лишь еще одна капля в грязном потоке, стекающем в Нижний Город. С моего укрытия на крыше заброшенной мануфактуры Башня «Мнемозис» выглядела как шпиль, пронзающий отравленное небо. Монолит из черного стекла и высокомерия, в котором хранился призрак маленькой девочки — той, кем я когда-то была.

Пустота, которая так долго была моим единственным спутником, сегодня ощущалась иначе. Она больше не была бездонной пропастью, а стала чем-то сжатым, плотным. Она стала оружием. Я проверила крепления на перчатках, ощущая под пальцами холодный, рифленый пластик. Все навыки, которые Кайл вбил в меня в темных переулках и на заброшенных стройках, — все они сейчас сводились к одному этому моменту. К одному прыжку веры.

«Состояние — норма. Пульс сто десять. Адреналиновый фон повышен, но в пределах допустимого», — раздался в моей голове голос Йо-ны. Он был лишен тембра, синтетический шепот прямо в слуховой имплант, тонкий, как игла, и такой же острый. Он был моим единственным канатом, перекинутым через бездну между этой крышей и сердцем врага.

«Я готова, Йо-на», — мысленно ответила я, и мои слова превратились в пакет данных, улетевший по зашифрованному каналу в крепость из серверов где-то в недрах Сплетения.

«Готовность — это иллюзия, Элара. Есть только расчет и переменные». В голосе Йо-ны проскользнула тень того, что у живых людей называлось беспокойством. «Повторим в последний раз. Башня — это не просто здание. Это организм. Силус проектировал ее как живую ловушку. Три уровня защиты».

На моем ретинальном дисплее вспыхнула трехмерная схема башни — призрачный синий скелет, наложенный на реальность.

«Уровень первый: Кожа. Периметр. Сейсмические датчики, микроволновые барьеры, патрульные дроны-“шершни”. Ты не сможешь пробиться через главный вход или крышу. Твой путь — технический коллектор G-7, на сороковом этаже. Он предназначен для сброса охлаждающей жидкости. На тридцать секунд каждые четыре часа его сканеры отключаются для продувки. У тебя будет один шанс».

Я смотрела на указанную точку. Крошечное, почти невидимое отверстие в непроницаемой шкуре монстра.

«Уровень второй: Вены. Внутренние коммуникации. Шахты, вентиляция, кабель-каналы. Здесь нет людей. Только автоматика. Умная пыль, анализирующая состав воздуха, лазерные сетки, акустические сенсоры, реагирующие на звук твоего сердцебиения. Я буду вести тебя, отключая их по одному, но задержка — даже в полсекунды — и система заблокирует весь сектор. Ты станешь экспонатом в личной кунсткамере Силуса».

Я сглотнула. Вкус озона и кислотного дождя на языке. Мое сердце, которое сейчас выдавало меня с головой, было одновременно и моим главным врагом, и единственным доказательством того, что я еще жива. Что я — не просто оболочка, не пустой холст.

«И уровень третий: Сердце», — голос Йо-ны стал тише, почти благоговейным. «Суб-уровень под фундаментом. Архив Душ. Он изолирован от основной сети. Единственный доступ — через личный терминал в кабинете Силуса на сто тринадцатом этаже. Но есть черный ход. Канал экстренного обслуживания, который проложил еще доктор Кейн. Его нет на официальных схемах. Я нашла его, копаясь в старых кодах, в цифровых призраках, оставшихся от его создателя. Это твой путь к ядру».

Архив Душ. Место, где корпорация складировала сырые, неотредактированные жизни. Не глянцевые продукты для «Приобретенных», а настоящие, болезненные, украденные фрагменты реальности. И где-то среди триллионов терабайт чужой боли и радости лежал мой ключ. Мое детство. Не просто набор воспоминаний, а доказательство самого страшного преступления «Мнемозис» — правды о Каскадном угасании.

«Я помню план», — передала я, стараясь, чтобы мой мысленный голос звучал увереннее, чем я себя чувствовала. Память. Какая ирония. У меня не было собственной, но я цеплялась за чужие инструкции, как утопающий за соломинку.

«Элара, когда ты будешь внутри, ты будешь одна. Я смогу открывать двери и глушить сенсоры, но я не смогу поймать тебя, если ты упадешь. Не смогу остановить охранный бот, если он тебя заметит. Этот монстр, в создании которого я принимал(а) участие... он не прощает ошибок».

В этом признании было столько застарелой вины, что она почти материализовалась в виде статического треска у меня в ушах. Йо-на искал(а) не просто справедливости. Он(а) искал(а) искупления. И я была его инструментом. Что ж, быть инструментом лучше, чем быть ничем.

«Таймер пошел. Двадцать секунд до продувки коллектора G-7», — вернул меня к реальности голос Йо-ны.

Я поднялась на парапет. Ветер трепал мои темные волосы, выбившиеся из небрежного узла. Внизу, в сотнях метров подо мной, неоновые реки Метроплекса текли по своим вечным маршрутам. Город-улей, полный людей, которые добровольно продали себя по частям, чтобы купить иллюзию счастья. Я не выбирала. У меня просто украли. И это делало мою цель не просто желанием, а правом.

«Десять секунд».

Я пристегнула трос к магнитному захвату.

«Пять... четыре...»

Глубокий вдох. Воздух обжег легкие.

«...три... два...»

Я не знала, кем стану, если верну свое прошлое. Может, та девочка была слабой. Может, она была кем-то, кого я бы презрала. Этот страх — страх потерять себя, ту, которую я с таким трудом построила на руинах, — был холоднее высоты и острее лезвия. Но жить призраком было еще хуже.

«...один. Сейчас!»

Я шагнула в пустоту.

Миг свободного падения, от которого замерло сердце. Ветер свистел в ушах, заглушая даже голос Йо-ны. Затем — резкий рывок, когда трос натянулся, и я полетела по дуге к черной, зеркальной стене башни. Она неслась на меня, отражая огни города и крошечную темную фигурку, летящую ей навстречу.

«Контакт через пять секунд! Готовь нейро-ключ!»

Я вытянула руку. Устройство, которое собрал для меня Кайл, — хитросплетение проводов и взломанных чипов — загудело на моем запястье. За мгновение до столкновения я увидела, как в непроницаемом стекле открылась узкая щель коллектора, и из нее вырвался клуб перегретого пара.

Удар был жестким. Ноги согнулись, амортизируя падение, перчатки с шипением присосались к металлической обшивке. Я висела на сороковом этаже, вцепившись в кожу гиганта, и мое дыхание срывалось белыми облачками в ночной прохладе.

«Замок. Биометрические маркеры активны. У тебя двенадцать секунд, пока система не поймет, что ты — не пар из охладителя».

Я приложила нейро-ключ к панели рядом с коллектором. Пальцы онемели от холода и напряжения. Секунда. Две. На ретинальном дисплее побежали строки кода, которые транслировала Йо-на. Искажение протоколов. Подмена ID. Зеленая полоска индикатора замерла на девяноста девяти процентах.

«Черт! Защита Силуса... Она учится! Адаптивный брандмауэр!» — голос Йо-ны сорвался.

Девять секунд.

Мое собственное отражение смотрело на меня с темного стекла. Бледное лицо, темные, пустые глаза. Глаза, которые ничего не помнили.

«Давай же...» — прошептала я, вкладывая в эту мольбу всю свою одержимость.

Восемь секунд.

И вдруг зеленая полоска прыгнула на сто процентов. Раздался тихий щелчок, и тяжелая панель рядом со мной беззвучно ушла в стену, открывая узкий, темный лаз, из которого пахло озоном и стерильностью.

«Прошла! Двигайся, двигайся! Я закрою за тобой!»

Я нырнула в темноту, протискиваясь в металлическое чрево башни. Панель с таким же беззвучным шипением встала на место, отрезая меня от ночного города, от дождя, от всего мира. Я оказалась в полной тишине, нарушаемой лишь гулом вентиляции и стуком собственного сердца.

Я была внутри. Призрак, вернувшийся в свой мавзолей.

Глава 19: Архив Душ

Служебный лифт не гудел, как его собратья в сверкающем вестибюле Башни «Мнемозис». Он падал в темноту с протяжным, больным скрежетом, будто старое чудовище нехотя раздвигало свои ржавые ребра. Воздух, просачивающийся сквозь щели, становился все холоднее. Он пах остывшим металлом, озоном и чем-то еще — еле уловимым, стерильным запахом забвения. В Метроплексе так пахли морги.

«Подходим, — прошипел голос Йоны в моем ушном импланте, искаженный помехами и паранойей. — Связь будет нестабильной. Их защитные протоколы на этом уровне… они не цифровые. Они физические. Толща бетона и свинца. Двигайся быстро. Не останавливайся. Сенсоры движения пассивные, но биометрика может сработать, если задержишься на одном месте дольше пятнадцати секунд».

«Поняла», — выдохнула я, но слова застряли в горле ледяным комком.

Двери с натугой разошлись в стороны, открывая не помещение, а бесконечность.

Архив Душ. В подполье его называли так, с придыханием и страхом. Корпоративный жаргон, как уверяла Йона, был куда прозаичнее: «Глубинное Хранилище Неструктурированных Данных». Но подпольщики были правы. Это было не хранилище. Это было кладбище.

Передо мной, насколько хватало глаз, простирались коридоры, образованные стеллажами из черного композита. Они уходили вверх, в непроглядную темноту, теряясь там, где не доставал холодный свет диодных полос на полу. Каждый стеллаж был заполнен тысячами тонких, как лезвия, кристаллических носителей, тускло мерцавших собственным внутренним светом. Миллионы. Возможно, миллиарды.

Тишина была почти абсолютной, соборной. Единственным звуком был едва слышимый гул низкочастотных систем охлаждения, похожий на дыхание спящего гиганта. Здесь не было людей, не было суеты корпоративной башни наверху. Только порядок, холод и ряды украденных жизней, каталогизированных и уложенных на вечный покой.

«Твой файл должен быть в секторе Гамма-Семь, — голос Йоны вернул меня в реальность. — Навигационный интерфейс сейчас активируется в твоей линзе. Следуй за вектором. Не прикасайся ни к чему постороннему. Каждый носитель — это сырой слепок личности. Неотредактированный. Это не те глянцевые картинки, что продают «Приобретенным». Это… всё. Радость, боль, страх, скука. Прикосновение может вызвать остаточный эхо-отпечаток. Тебе это не нужно».

Перед глазами вспыхнула полупрозрачная бирюзовая линия, указывающая путь вглубь этого некрополя. Я шагнула вперед, и мои ботинки издали неуместно громкий стук. Казалось, я оскверняю это место своим присутствием, своей теплой кровью и живым дыханием.

Я шла по бесконечным проходам, мимо миллионов чужих судеб. На каждом носителе горел крошечный светодиод, и каждый был помечен безликим кодом. ИСТОЧНИК_4589. 12_ЛЕТ_ЖИЗНИ. ФРАГМЕНТАРНО. ИСТОЧНИК_10922. ВОСПОМИНАНИЕ_О_ПЕРВОЙ_ЛЮБВИ. ПОЛНАЯ_ЭКСТРАКЦИЯ. ИСТОЧНИК_345. КОШМАРЫ_ДЕТСТВА. УДАЛЕНО_ПО_КОНТРАКТУ.

Это было хуже, чем я представляла. Одно дело — знать, что «Мнемозис» торгует памятью. Совсем другое — видеть масштабы этого предприятия. Видеть доказательства. Каждая искра света была чьей-то украденной жизнью, вырванной ради того, чтобы какой-нибудь богач из верхних ярусов мог добавить в свою коллекцию подлинное чувство детского восторга от первого снега или остроту первой утраты. Мы, «Источники», были просто рудой, из которой они выплавляли свое фальшивое счастье.

Рука дрогнула, и кончики моих пальцев случайно скользнули по одному из кристаллов.

Мир взорвался.

…Солнечный свет, теплый и липкий, как мед. Запах свежескошенной травы. Смех девочки, звонкий, как колокольчик. Ощущение маленькой, пухлой ладошки в моей руке. «Быстрее, папа, быстрее!»…

Я отдернула руку, как от огня, camback в холодную реальность Архива. В груди бешено колотилось сердце. В носу стоял фантомный запах травы, а на языке остался привкус чужого, незамутненного счастья. Это длилось меньше секунды, но оставило внутри глубокий, ноющий ожог. Это было не мое. Я была просто призраком, случайно заглянувшим в чужой рай.

«Элара, что случилось? — голос Йоны был встревоженным. — Твои биометрические показатели подскочили».

«Ничего, — солгала я, прижимая дрожащую руку к груди. — Просто… холод».

Я заставила себя идти дальше, глядя строго на бирюзовую линию вектора, стараясь не смотреть по сторонам. Но теперь я чувствовала их. Цифровых призраков. Они не кричали, не стонали. Они просто были здесь, молчаливые и бесчисленные. Целое поколение с выпотрошенными душами, их самые сокровенные моменты лежали на этих полках, как бабочки в коллекции энтомолога. И где-то среди них была я. Моя пустота имела здесь свой собственный, вполне конкретный адрес.

Сектор Гамма-Семь оказался в самой глубине хранилища. Здесь было еще темнее и холоднее. Вектор привел меня к одному из стеллажей и указал на ячейку на уровне моих глаз.

Надпись на ней была такой же безликой, как и на остальных.

ИСТОЧНИК_734. КОРНЕВОЙ_ФАЙЛ. ПОЛНАЯ_БЛОКИРОВКА.

Корневой файл. Йона объяснила мне, что это. Не просто набор воспоминаний. Это первичный отпечаток сознания, сделанный в момент экстракции. Матрица, на которой строилась личность. Моя личность.

Сердце пропустило удар, а затем забилось с новой, отчаянной силой. Вот оно. Ответ на вопрос, который преследовал меня всю мою жизнь без прошлого. Кто я? Я была там, запечатанная в этом холодном кристалле.

«Нашла, — прошептала я в микрофон. — Что дальше?»

«Осторожно. Файл под полной блокировкой, — ответила Йона. — Я попробую обойти ее удаленно, но мне нужен физический контакт. Поднеси свой дата-порт к носителю. Когда я дам сигнал, активируй соединение. Будь готова. Обратная связь может быть… интенсивной».

Я глубоко вздохнула, вытащила из кармана портативный интерфейсный кабель и подключила его к разъему на запястье. Другой конец с магнитным коннектором я медленно, с почти суеверным страхом, поднесла к носителю.

Кристалл, в отличие от остальных, не мерцал. Он был абсолютно темным, словно впитывал свет вокруг себя. Маленький кусочек пустоты. Мой кусочек.

«Готова?» — спросила Йона.

Я не была готова. Возможно, я никогда не буду готова встретиться с той девочкой, которой когда-то была. Что, если она мне не понравится? Что, если, вернув ее, я уничтожу себя — ту, что научилась выживать в этом неоновом сумраке, ту, что добралась сюда?

Но пути назад не было.

«Готова», — твердо сказала я.

«Подключай… сейчас!»

Я прижала коннектор к кристаллу. Магнит щелкнул, замыкая цепь.

И мир раскололся на тысячу ледяных осколков.

Это не было воспоминанием. Это была сырая, первобытная эмоция. Холод. Не холод Архива, а пронизывающий до костей, животный ужас. Белый, стерильный свет, бьющий в глаза. Боль, острая, как игла, вонзающаяся в основание черепа. И тихий, спокойный голос, лишенный всякой теплоты. Голос, который я, казалось, знала всегда. Голос Силуса.

«Не бойся. Мы просто освобождаем место для чего-то лучшего».

Потом была только тьма. И крик. Беззвучный крик маленькой девочки, у которой только что отняли всё.

Мой крик.

В ушах зазвенел сигнал тревоги — не в реальности, а в моей голове. Интерфейс на запястье раскалился. Голос Йоны в импланте превратился в панический визг помех: «…защита! Это ловушка! Отключайся, Элара, отключа…»

Связь оборвалась.

Я осталась одна в кромешной тишине Архива Душ, прикованная к осколку собственного прошлого, которое оказалось не потерянным раем, а ледяным, безмолвным адом. И оно начало затягивать меня в себя.

Глава 20: Полное воспоминание

Воздух в убежище Йоны был спертым, пахнущим озоном и пылью, которая десятилетиями оседала на переплетениях кабелей. Он был густым и неподвижным, как вода на дне колодца. Посреди этого хаоса из старых серверов и мерцающих мониторов, похожий на святилище забытого бога технологий, на потертом лабораторном столе лежал кристалл данных. Он был небольшим, холодным на вид, с молочно-белыми прожилками внутри, похожими на застывшие нервные волокна. Файл. Конечная точка моего паломничества по чужим жизням, по эхо-слепкам моего собственного прошлого.

Кайл стоял у стены, скрестив руки на груди. Его оптический имплант тускло отсвечивал в полумраке, безмолвный наблюдатель. Он не произнес ни слова с тех пор, как Йона извлекли кристалл из последнего взломанного сервера «Мнемозис». Его молчание было тяжелее любого сарказма.

«Процедура небезопасна, Элара», — голос Йоны был тонким, как помехи в старом вокс-передатчике. Они не смотрели на меня, их пальцы порхали над консолью, проверяя протоколы в сотый раз. Их андрогинная фигура была соткана из нервного напряжения. «Это не эхо-слепок. Это сырой, неструктурированный архив. Прямая загрузка может вызвать… диссоциацию. Системный шок. Твой мозг попытается обработать два десятилетия данных за несколько минут».

«Я жила с диссоциацией всю свою жизнь», — мой голос прозвучал ровно, без эмоций. Пустота внутри меня стала привычным фоном, тишиной, к которой я привыкла. Что еще мог отнять у меня этот файл?

Йона наконец подняли на меня взгляд. В их расширенных от стимуляторов зрачках плескалась смесь гениальности и паники. «Это не та пустота, Элара. Это… перезапись. Ты можешь потерять ту, кем стала».

Страх, холодный и липкий, коснулся моего затылка. Страх потерять ту личность, которую я с таким трудом слепила из обрывков, догадок и защитных механизмов. Личность, которая выжила в Сплетении, которая научилась не доверять, которая нашла в себе силы идти по этому грязному, залитому неоном пути.

Я посмотрела на Кайла. Он едва заметно кивнул. «Хочешь знать, плати цену», — прошептали его губы беззвучно. Это был его девиз. Девиз всего Нижнего Города.

«Подключайте», — сказала я, и решимость в моем голосе удивила даже меня саму.

Холод.

Это было первое, что я почувствовала. Не холод металла нейроинтерфейса, прижатого к моему виску, а внутренний, пробирающий до костей холод, который шел изнутри наружу. Мир вокруг схлопнулся в точку ослепительного белого света, а затем взорвался миллионами осколков.

Это не было похоже на погружение в чужое воспоминание. Там ты гость, призрак в чужом театре. Здесь же я была сценой, актерами и рушащимися декорациями одновременно.

Статичный шум, похожий на шипение дождя по асфальту Метроплекса, превратился в голоса. Детский смех — мой смех? — который эхом отдавался от белых, стерильных стен. Не было ни обоев с цветами, ни запаха маминой выпечки, ни одного из тех клише, которые я пыталась вообразить в своей пустой голове. Только белый цвет, запах антисептика и мягкий свет панелей на потолке.

«Субъект Ноль демонстрирует положительную динамику. Когнитивные функции стабильны после седьмого цикла изъятия».

Голос был добрым, мягким. Мужской. Я знала его. Я видела его лицо — нечеткое, расплывающееся, но знакомое до боли в груди. Доктор Арик Кейн. Человек, которого я считала своим отцом.

Картинки сменялись с калейдоскопической скоростью. Вот я, маленькая девочка с темными волосами, собранными в два хвостика, сижу за столом и собираю головоломку. Но это не просто головоломка. Блоки светятся, реагируя на мои прикосновения, а доктор Кейн сидит рядом и делает пометки в датападе. Это не игра. Это тест.

Вот он читает мне сказку на ночь. Но книга — это мерцающий экран, и слова, которые он произносит, странные, лишенные эмоций. Это калибровка слухового восприятия.

Вот он обнимает меня, когда я плачу после кошмара. Но его руки в перчатках, и он прижимает к моему виску маленький прибор, который гудит и становится теплым. Он не утешает меня. Он сканирует нейронную активность.

Память была не рекой, в которую я погружалась, а ядом, который впрыскивали мне прямо в вены. Каждая сцена, каждый «счастливый момент» был ложью. Я не была дочерью. Я была проектом.

Воспоминания начали выстраиваться в хронологическую линию, но это была не история взросления. Это был протокол эксперимента.

Я видела себя, совсем крошечную, подключенную к аппарату, который гудел, как разъяренный улей. Я видела Кейна, спорящего с безликими фигурами в костюмах на видеоэкране. Люди «Мнемозис». Они говорили о «потенциале», о «коммерциализации», а он говорил о «лечении».

И тут я услышала фразу. Фразу, которая пронзила цифровой шторм в моей голове и заставила все замереть.

«...ее уникальная нейропластичность позволяет нам не только извлекать воспоминания без видимого ущерба, но и изучать саму природу Каскадного угасания. Она — наш единственный шанс найти лекарство, пока не стало слишком поздно».

Каскадное угасание.

Подпольная страшилка, шепот в темных салонах Сплетения. Состояние, в которое впадают «Источники», продавшие слишком много себя. Потеря способности формировать новые воспоминания. Медленный распад личности, превращение в живую оболочку, пустой сосуд. «Мнемозис» всегда отрицала само его существование.

Но я была не просто ключом к его изучению. Я была его носителем.

Последний фрагмент ударил с силой кувалды.

Мне лет семь. Я лежу в кровати, меня знобит. Я не могу вспомнить, что было вчера. Лицо доктора Кейна, всегда такое спокойное, искажено тревогой. Он сидит рядом, держит мою руку.

«Элара, послушай меня, милая», — его голос дрожит. — «Они все забирают. Они хотят не лечить, а продавать. Они превратят это в оружие… Я должен был защитить тебя. Но я зашел слишком далеко. Эта технология… она не дарит, она только отнимает. Твоя болезнь… это и есть доказательство. Твоя память, то, как твой мозг пытается исцелить себя, создавая пустоты… это доказывает, что многократное изъятие смертельно для разума».

Он смотрит прямо на меня, но я знаю, что он говорит не только мне. В углу комнаты горит красный огонек скрытой камеры. Он записывает. Создает свой манифест. Свое предсмертное признание.

«Они назовут это амнезией. Они сотрут меня из твоей жизни. Но я спрятал копию всего. Всего, что они с тобой сделали. Это не просто твоя жизнь, Элара. Это их смертный приговор. Найди его…»

А потом все исчезло. Остался только образ — его отчаянные, полные вины глаза. И понимание, холодное и острое, как осколок стекла в сердце.

Мое детство не было украдено и продано. Его никогда не существовало. Была лишь серия процедур. Моя амнезия — не трагедия, а побочный эффект. Я была не дочерью, а подопытной крысой в лабиринте, построенном человеком, который хотел спасти мир, но вместо этого создал монстра. А мое украденное, несуществующее прошлое было не просто набором воспоминаний.

Это было научное доказательство того, что краеугольный камень империи «Мнемозис» — ложь. Что их дар человечеству — это медленно действующий яд, который они продают миллиардам.

Я резко вдохнула, и воздух убежища обжег легкие. Нейроинтерфейс с щелчком отсоединился от виска. Я сидела в кресле, дрожа, обливаясь холодным потом. В ушах стоял гул серверов.

Йона смотрели на меня с ужасом и состраданием. Кайл шагнул вперед, его циничная маска треснула, обнажив что-то похожее на беспокойство.

«Элара? Ты в порядке?» — его голос был непривычно тихим.

Я подняла на него глаза. Моя пустота никуда не делась. Она просто обрела форму. У нее теперь было имя: Проект «Элара». Мое прошлое — не украденная картина, а протокол вскрытия. И я только что прочла его от первой до последней страницы.

Я медленно встала, чувствуя, как по венам разливается не горе, не печаль, а ледяная, кристаллическая ярость. Я искала себя, а нашла приговор целому миру, построенному на лжи. Доктор Кейн хотел, чтобы я нашла его. Силус и «Мнемозис» хотели, чтобы я оставалась сломанной игрушкой, системной ошибкой.

Они все ошибались.

Теперь я была не жертвой ограбления.

Я была оружием.

Глава 21: Выбор архитектора

Холод в Архиве Душ был не похож на холод вечного дождя Метроплекса. Тот был влажным, живым, он пробирался под воротник и цеплялся за кожу. Этот же холод был мертвым, стерильным, как в морге, где хранят не тела, а саму суть того, чем были люди. Он исходил от бесконечных, уходящих в сумрак стоек с кристаллическими накопителями. Каждый кристалл — тускло мерцающий саркофаг для чьей-то жизни. Смех, первая любовь, вкус забытого блюда, боль утраты — все это здесь, сжатое в безмолвные терабайты, каталогизированное и погребенное.

Я двигалась вдоль рядов, словно призрак по кладбищу. Воздух гудел, низкий, утробный гул серверов был единственным звуком, кроме стука моего сердца. Здесь, в подземелье под стальной иглой Башни «Мнемозис», время остановилось. Неоновый свет города казался далеким, нереальным сном. Мои пальцы скользили по гладкой поверхности ближайшей ячейки. Этикетка гласила: «Объект 734-В. Детство, полная экстракция. Причина: Социальная реадаптация». Я отдернула руку, будто обожглась. Мы не были людьми. Мы были объектами. Источниками.

Моя цель была где-то в этом ледяном лабиринте. Файл с моим именем. Недостающий фрагмент, вокруг которого я, Элара, выстроила всю свою хрупкую личность. Кайл предупреждал, что у меня будет всего несколько минут, прежде чем система заметит вторжение, организованное Йоной. Но минуты растягивались в вечность, а гул серверов начал казаться мне шепотом тысяч голосов, запертых в этом цифровом мавзолее.

— Впечатляет, не правда ли?

Голос раздался из ниоткуда и отовсюду сразу. Он не был громким, но прорезал гул серверов с хирургической точностью. Я замерла, обернувшись так резко, что мышцы свело судорогой.

В проходе между двумя стеллажами стоял он. Силус. В реальности он выглядел еще более безупречным, чем на корпоративных голограммах. Идеально скроенный темный костюм, ни единой складки. Лицо, лишенное эмоций, словно высеченное из мрамора. И глаза — холодные, как кристаллы памяти вокруг нас. Он не держал оружия. Его руки были спокойно сложены за спиной. Он не выглядел как охотник, загнавший жертву в угол. Он выглядел как хозяин, заставший гостя в своей библиотеке.

Моя рука метнулась к пистолету, который Кайл всучил мне перед тем, как я проскользнула в служебный туннель. Холодная сталь рукояти не принесла уверенности.

— Не стоит, Элара, — его голос был ровным, почти отеческим. — Если бы я хотел тебя устранить, ты бы не сделала и двух шагов внутри Архива. Я пришел не сражаться. Я пришел поговорить.

Я не опустила оружие. В моем пустом прошлом не было места для доверия. — О чем нам говорить? О том, как вы потрошите души людей и продаете их по частям?

Легкая, почти незаметная улыбка тронула уголки его губ. — Ты мыслишь как вор из Сплетения. Эмоционально. Категорично. Я смотрю на это иначе. Я не мясник. Я — архитектор.

Он сделал шаг вперед, медленно, не угрожающе. — Посмотри вокруг. Это не кладбище. Это фундамент. Фундамент стабильного, упорядоченного общества. Мы избавляем людей от груза травм, от якорей неудач, которые тянут их на дно. Мы даем им возможность стать лучше. Спроектировать свою жизнь заново. Разве это зло?

— Вы крадете у них то, что делает их людьми! — выкрикнула я, и мой голос эхом отразился от бесконечных рядов.

— А что делает нас людьми? — он остановился в нескольких метрах. — Неконтролируемая боль? Случайные, бессмысленные события, которые формируют нас без нашего согласия? Я предлагаю выбор. Контроль. Представь, Элара. Никаких пустых холстов. Никакой зияющей пустоты в груди.

Его слова были как яд, проникающий в кровь. Он знал. Он знал обо мне все.

— Я могу вернуть тебе все, — продолжил он, и его голос стал тише, интимнее, проникая под кожу. — Не те обрывки, за которыми ты гоняешься. Не болезненные, искаженные «эхо-слепки». Я предлагаю тебе оригинал. Идеальную версию.

Он плавно повел рукой, и на поверхности ближайшего стеллажа замерцала голограмма. Я увидела девочку. С моими глазами и темными, спутанными волосами. Она сидела на траве под настоящим, не симулированным солнцем и смеялась, запуская бумажного змея в пронзительно голубое небо. Я никогда не видела такого неба. В Метроплексе оно всегда было серым. Смех девочки был таким чистым, таким настоящим... Я почувствовала фантомное тепло солнца на своей коже.

— Счастливое детство, — прошептал Силус. — Без единой тени. Пикники у озера. Запах маминой выпечки. Ощущение надежности отцовской руки. Все, чего ты была лишена. Я могу вшить это в твою память так гладко, что не останется ни одного шва. Ты проснешься завтра утром и будешь помнить каждый счастливый день. Пустота исчезнет. Навсегда.

Я смотрела на смеющуюся девочку, и что-то внутри меня затрещало. Это было искушение, о котором я не смела и мечтать. Предложение было не просто жизнью. Это была целая вселенная, полная тепла и смысла, которую он держал на своей ладони. Покончить с этой одержимостью, с вечным поиском призраков в чужих головах. Просто... стать целой.

— Какова цена? — мой голос был хриплым.

— Молчание, — просто ответил Силус. — Ты исчезнешь. Получишь новое имя, новые документы и новую, безупречную жизнь где-нибудь вдали от Метроплекса. А тот опасный секрет, ключ к которому спрятан в твоих настоящих воспоминаниях... он останется здесь. Погребенный ради всеобщего блага.

Всеобщее благо. Стабильность. Порядок. Он говорил об обществе, как об огромном механизме, а о людях — как о деталях, которые нужно смазывать или заменять, если они начинают скрипеть. Мое украденное детство было не просто товаром. Оно было системной ошибкой, которую он хотел исправить. А я была багом в его идеальной программе.

Я оторвала взгляд от сияющей голограммы и посмотрела в его холодные глаза. В них не было ни сочувствия, ни злобы. Только расчет. Расчет архитектора, оценивающего прочность материала.

И в этот момент я поняла. Та девочка на лужайке — она не я. Мои воспоминания, какими бы они ни были — ужасными, болезненными, раскрывающими правду о «Каскадном угасании», — они мои. Но и пустота, что осталась после них, тоже стала моей. На этом выжженном поле я построила себя. Упрямую. Недоверчивую. Одержимую. Возможно, не лучшую версию, но единственную настоящую. Отдать ее в обмен на красивую ложь было бы последним, окончательным предательством самой себя.

— Нет, — сказала я. Слово прозвучало тихо, но в гулкой тишине Архива оно прогремело как выстрел.

Голограмма счастливого детства моргнула и исчезла. Улыбка Силуса тоже. На долю секунды его лицо превратилось в ледяную маску чистой, концентрированной ярости. Это был не гнев обиженного человека. Это было раздражение инженера, обнаружившего, что деталь не поддается обработке.

— Какая сентиментальная глупость, — прошипел он. — Ты выбираешь свою боль, свою пустоту, вместо шедевра, который я тебе предлагаю. Ты цепляешься за руины, когда тебе предлагают дворец.

— Эти руины — мои, — я крепче сжала пистолет. — Я построила на них себя. И эта личность, Силус, хочет знать правду. А не жить в вашей позолоченной клетке.

Он выпрямился, и холодный расчет вернулся в его взгляд. — Очень жаль. Архитектору иногда приходится сносить строения, которые портят общий вид. Ты сделала свой выбор. И теперь я сделаю свой.

Он не стал нападать. Он просто повернулся и пошел прочь, его шаги бесшумно тонули в гуле серверов. А потом по всему Архиву вспыхнул красный свет аварийной тревоги, и оглушительно завыла сирена. Металлические переборки с лязгом начали опускаться с потолка, отрезая проходы.

Я осталась одна посреди этого цифрового некрополя. Ловушка захлопнулась. Но впервые за долгое время я не чувствовала себя пустой. Я чувствовала ярость. И эта ярость была моей. Настоящей.

Глава 22: Каскадное угасание

Офис Силуса был мавзолеем, парящим над городом. За панорамным стеклом Метроплекс простирался внизу, как плата больного нейропроцессора, где неоновые импульсы текли по артериям улиц. Дождь, вечный спутник этого города, бился в бронированное окно, но здесь, на вершине башни «Мнемозис», его плач был беззвучен.

Силус сидел напротив, безупречный в своем скроенном на заказ костюме, и его спокойствие было страшнее любой угрозы. Он не повышал голоса. Он не делал резких движений. Он просто раскладывал передо мной будущее, как дилер раскладывает карты, зная, что все они крапленые.

«Представь, Элара, — его голос был ровным и холодным, как поверхность полированной стали. — Жизнь без этой зияющей дыры внутри. Детство, полное солнечного света. Воспоминания о любви, об успехе. Мы можем дать тебе это. Не просто вернуть твое серое, поврежденное прошлое. Мы можем создать для тебя идеальное. Ты станешь одной из „Приобретенных“, настоящим архитектором своей души. Тебе больше не придется быть призраком».

Его предложение повисло в стерильном воздухе, соблазнительное, как яд. Он предлагал мне то, чего я искала всю свою сознательную жизнь — цельность. Но это была ложь, завернутая в глянцевую обертку. Это была не моя цельность. Это был бы еще один слой пустоты, только на этот раз я бы ее не чувствовала. И это, пожалуй, было самым страшным.

Я посмотрела на свои руки, лежащие на столе. Руки той, кем я стала в этой пустоте. Той, что научилась выживать в Сплетении, доверять инстинктам и читать ложь в чужих глазах. Той, что нашла единственного человека, который видел во мне не диагноз, а оружие. Вернув прошлое, я боялась потерять себя. Приняв его дар, я бы гарантированно себя уничтожила.

«Ты говоришь так, будто память — это набор плагинов, которые можно установить, чтобы исправить системную ошибку, — тихо сказала я, поднимая на него глаза. — А я, по-твоему, и есть ошибка».

На его губах промелькнула тень улыбки. Он не стал отрицать. «Ты — аномалия. Неучтенная переменная. Но любую переменную можно привести к нужному значению. У тебя есть выбор: стать частью гармоничной системы или быть удаленной как вредоносный код. Твой проводник, Кайл, уже сделал свой выбор. Вернее, мы сделали его за него».

Холод пробежал по моим венам, замораживая кровь. «Что вы с ним сделали?»

«То, что мы делаем со всеми, кто копает слишком глубоко, — Силус поднялся, его силуэт заслонил пылающий город. — Мы проводим санитарную обработку. Возвращаем его к базовым настройкам. Он — отличный кандидат для новой личности. Когда мы закончим, от циничного мнемо-дилера не останется даже эха».

Он лгал. Я знала, что он лжет, пытаясь загнать меня в угол. Но в его ледяных глазах была уверенность, от которой у меня перехватило дыхание. Это была не просто угроза. Это был констатированный факт.

«Нет», — прошептала я. «Прошу прощения?» «Нет, — повторила я громче, поднимаясь на ноги. — Моя пустота — моя. Мои шрамы — мои. Я лучше буду никем, чем стану кем-то из ваших кукол. Я отказываюсь».

Силус смотрел на меня мгновение, и в его взгляде промелькнуло что-то похожее на разочарование ученого, чей эксперимент провалился. «Какая жалость. Какая бессмысленная трата потенциала».

Он нажал на скрытую панель на своем столе. Дверь за моей спиной со щелчком заблокировалась. Два охранника в серой униформе вошли из потайной панели в стене, их движения были синхронными и бездушными, как у фабричных автоматов.

«Проводите ее в сектор „Адаптации“. Пусть посмотрит, что ее ждет», — приказал Силус.

Меня вели по коридорам, таким же белым и стерильным, как разум после стирания. Бесконечная белизна давила, лишала ориентиров. Здесь не было ни одного окна, только ровное, безжизненное свечение панелей на потолке. Мы спускались все глубже в брюхо этого стального монстра, в подземелья под Башней, где хранились не просто данные, а души. Архив Душ. Но наш путь лежал не туда.

Они втолкнули меня в помещение, которое напоминало операционную из кошмара. В центре стояло кресло, похожее на те, что были в салоне «Забвение», но это было не кустарное старье из Сплетения. Это была выверенная, хромированная машина для расчленения личности. И в ней сидел Кайл.

Он был в сознании, но его глаза… В них не было ничего. Пустые терминалы, на которые больше не выводилось изображение. Его усталый, проницательный взгляд, который всегда казался на шаг впереди, исчез. Вокруг его головы светился ореол из электродов, соединенных тонкими проводами с консолью, на мониторе которой каскадом сбегали строки кода. Я видела обрывки образов, вспыхивающих и тут же гаснущих: грязные переулки Сплетения, его усмешка, отраженная в оптическом импланте, наше первое знакомство… все это превращалось в цифровой мусор, помеченный на удаление. Они не просто стирали его память. Они расщепляли его на атомы, оставляя лишь пустую оболочку.

«Вот оно, будущее всех аномалий, — раздался голос Силуса из динамика в стене. — Посмотри внимательно. Это не забвение. Это обнуление».

Ярость, чистая и раскаленная, затопила меня, выжигая страх. Это было не из-за Кайла-союзника. Это было из-за Кайла, чья циничная ухмылка была единственным подлинным, что я встретила в этом мире лжи. Они забирали и это.

В углу комнаты стояла медицинская тележка. Не раздумывая, я схватила тяжелый металлический дефибриллятор. Охранник шагнул ко мне, но я уже замахнулась, вкладывая в удар всю свою ненависть. Металл встретился с его виском с глухим, влажным хрустом. Он рухнул на пол. Второй успел выхватить шокер, но я увернулась, и разряд с треском ушел в стену. Я ударила его тележкой, сбивая с ног.

Дверь открылась, и на пороге стоял Силус. В его руках был тонкий импульсный пистолет.

«Дерзко, — сказал он без тени эмоций. — Но предсказуемо».

Он не успел прицелиться. Я швырнула в него остатки инструментов с тележки. Он отшатнулся, и этого мгновения мне хватило. Я бросилась не к нему, а к консоли, управляющей креслом. Мои пальцы заметались по сенсорной панели, пытаясь отключить процесс, но интерфейс был защищен.

«Слишком поздно!» — крикнул Силус, подходя ближе.

Внезапно я поняла. Йона. Дата-чип, который он(а) дал(а) мне, замаскированный под старую монету. «Это не ключ, — сказал(а) тогда Йона своим искаженным вокодером голосом, — это отмычка для главной двери. Один шанс. Один раз».

Я выхватила чип из потайного кармана. Силус был уже в двух шагах. Я развернулась, ударив его ногой в колено. Он охнул, его выверенная осанка нарушилась. Пока он восстанавливал равновесие, я увидела его — универсальный порт доступа на боковой панели консоли. Главный терминал всего сектора.

Я воткнула чип в разъем.

Силус выстрелил. Боль обожгла плечо, но я удержалась на ногах. Я нажала единственную активную иконку, появившуюся на экране — череп, распадающийся на пиксели. Аватар Йоны.

Секунду ничего не происходило. Силус снова поднял пистолет.

А потом весь мир изменился.

Монитор перед моими глазами погас, а затем вспыхнул тысячами окон. Это был прямой доступ к Архиву Душ. Неотредактированные, сырые файлы. Кошмары, тайны, украденные детские воспоминания, в том числе и мои. И все это потоком хлынуло в городскую сеть.

Через стекло процедурной я видела, как за окном кабинета Силуса ожил Метроплекс. Голографические рекламы идеальной жизни замерцали и погасли. Вместо них на небоскребах, на инфо-панелях такси, на экранах в витринах магазинов появились лица. Искаженные страхом лица «Источников», которых подключали к машинам. Засекреченные медицинские отчеты с выделенными красным словами: «НЕОБРАТИМЫЙ РАСПАД ЛИЧНОСТИ». «ПОТЕРЯ СПОСОБНОСТИ К ФОРМИРОВАНИЮ ДОЛГОСРОЧНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ».

И везде, снова и снова, повторялась фраза, которую Йона сделал(а) заголовком этого потока данных: «ПРОЕКТ „КАСКАДНОЕ УГАСАНИЕ“».

Это был не просто слив информации. Это был крик. Цифровой вопль миллионов призраков, запертых в подземельях «Мнемозис», вырвавшийся на свободу. Правда, уродливая и неприкрытая, транслировалась на весь мир. Империя, построенная на торговле эхом, рушилась в прямом эфире.

Силус стоял, опустив оружие, и смотрел на дело своих рук, рассыпающееся в прах на фасадах зданий. Его лицо впервые утратило маску контроля. На нем было нечто похожее на ужас.

Я обернулась к Кайлу. Процедура прервалась. Огоньки на электродах погасли. Его глаза медленно сфокусировались на мне. В них больше не было пустоты. В них было узнавание, смешанное с бесконечной, всепоглощающей растерянностью. Словно он только что вернулся из долгого путешествия в ничто.

Город за окном кричал беззвучно, утопая в свете запретной правды. А я стояла посреди этого хаоса, с простреленным плечом, рядом с человеком, которого почти потеряла, и впервые за долгое время не чувствовала себя пустым холстом. Я была бурей. И она только начиналась.

Глава 23: Торговцы эхом

Сирены выли, как скорбящие призраки, запертые в стальных легких башни «Мнемозис». Их плач преломлялся в дрожащем свете аварийных ламп, кромсавших тени на длинные, дерганые полосы. Каждый мой шаг отдавался гулким эхом в стерильных коридорах, где еще час назад царила безмолвная корпоративная мощь. Теперь это был склеп, в котором ожили его собственные механизмы. Вирус Йо-ны, цифровой фантом, которого они так боялись, не просто открыл мне двери — он вгрызался в самую нервную систему здания.

Голографические логотипы корпорации корчились в агонии, распадаясь на пиксельную пыль. Системные сообщения на стеновых панелях сменяли друг друга с безумной скоростью: «ОШИБКА ЦЕЛОСТНОСТИ ДАННЫХ», «КРИТИЧЕСКИЙ СБОЙ ЯДРА», «ИНИЦИАЦИЯ ПРОТОКОЛА „ЧИСТАЯ ПЛИТА“». Последнее заставило кровь застыть в жилах. Полное стирание. Они были готовы сжечь свой собственный храм дотла, лишь бы похоронить под пеплом свои секреты. И Кайла вместе с ними.

Архив Душ встретил меня воем охлаждающих вентиляторов и ледяным холодом. Это было сердце зверя, гигантская пещера из черных серверных стоек, уходящих во тьму под потолком. Мерцающие индикаторы на них походили на мириады немигающих глаз. Обычно они горели ровным синим светом, но сейчас пульсировали красным, желтым, оранжевым — симфония системного коллапса. Воздух был наэлектризован, пах озоном и перегретым пластиком.

Я нашла его в центре зала, прикованного к модифицированному креслу для «погружения», похожему на паука из хрома и проводов. Голова Кайла была откинута назад, виски опутаны тонкой сеткой контактов. Он был бледен, под глазами залегли темные тени, но оптический имплант тускло светился, а на губах играла кривая, измученная усмешка.

— Задержалась, — прохрипел он, когда я начала срывать с него нейроконнекторы. Его голос был слаб, как далекое эхо. — Я уж было подумал, что у Силуса нашлись воспоминания поинтереснее моих.

— Он искал не твои, — ответила я, перерезая пластиковые стяжки на его запястьях. — Он искал меня. Через тебя.

Кайл потер запястья и попытался встать, пошатнувшись. Я подхватила его, чувствуя, как дрожит его тело.

— Он — системная ошибка, которую необходимо устранить, — раздался за спиной холодный, ровный голос.

Я обернулась. Силус стоял в дверях архива. Его идеально скроенный костюм был безупречен, ни единой складки. Только в его льдистых глазах плескался огонь, холодное пламя сжигаемой дотла империи. Он не кричал. Не угрожал. Он констатировал факт, как будто зачитывал биржевую сводку. В руке он держал нейроиндуктор — оружие, которое не убивало, а стирало личность.

— Все это... — он обвел рукой хаос архива, — лишь предсмертные судороги. Незначительный сбой. Мы восстановим систему. А вот вас, Элара, придется отформатировать. Вы — дефектный продукт. Живое доказательство того, что прошлое иногда лучше оставлять мертвым.

Он сделал шаг вперед. Я отступила, прикрывая собой Кайла. Мой взгляд метнулся в сторону, ища путь к отступлению, и наткнулся на одну из серверных стоек. Она отличалась от других. Поврежденная, с оплавленной боковой панелью, из которой торчали искрящие кабели. Ее индикаторы не просто мигали — они бились в паническом, аритмичном ритме. Именно через этот узел вирус Йо-ны проник в систему. Это был эпицентр заражения, кровоточащая рана в цифровом сердце «Мнемозис».

— Ты так и не понял, Силус, — голос мой был неожиданно твердым. Пустота внутри меня, та самая, что мучила меня годами, сейчас стала моим щитом. Мне было нечего терять. — Ты торгуешь жизнями, но не понимаешь их ценности. Для тебя это просто товар. Эхо чужих чувств.

— Это ресурс, — поправил он, поднимая индуктор. — Инструмент для построения идеального общества. Общества без травм, без сожалений. Без таких, как вы.

Он нажал на спуск. Но прежде чем импульс достиг меня, Кайл, собрав последние силы, толкнул меня в сторону. Я упала, а он рухнул на консоль управления поврежденным сервером. Его ладонь легла на аварийную панель, и в ту же секунду вой вентиляторов достиг крещендо.

Силус замер. Что-то изменилось. Воздух загустел. Протокол «Чистая плита», который он, видимо, пытался активировать вручную, дал сбой. Поврежденный сервер, раненый зверь, огрызнулся. Вместо того чтобы стереть все, он сделал нечто худшее. Он вскрыл свои вены.

Из динамиков под потолком полился не сигнал тревоги, а тихий шепот. Десятки, сотни голосов, сливающихся в один нестройный хор. Детский смех. Предсмертный хрип солдата. Признание в любви под неоновым дождем. Плач матери над пустой колыбелью. Фрагменты украденных жизней, сырые, неотредактированные файлы из глубин Архива Душ, хлынули в зал.

Силус пошатнулся, схватившись за голову. На его лице, всегда бывшем бесстрастной маской, отразилась целая гамма чужих эмоций. Его глаза расширились от ужаса — но это был не его ужас. Это был страх девочки, потерявшейся в Нижнем Городе. Губы скривились в усмешке — но это была усмешка картежника, сорвавшего банк. По щеке скатилась слеза — слеза старика, вспоминающего свою первую жену.

Он попал в ловушку. В петлю обратной связи. Поврежденный сервер, этот бездушный торговец эхом, нашел своего идеального клиента. Он не просто транслировал воспоминания — он вбивал их прямо в мозг Силуса, переписывая его собственную личность потоком чужих жизней.

— Помогите... — прошептал он, но изо рта вырвался крик на незнакомом языке.

Он упал на колени, его тело содрогалось в конвульсиях. Он проживал тысячи смертей и рождений в одну секунду. Архитектор стерильного мира тонул в океане человеческих чувств, которые он так презирал. Его разум, методичный и упорядоченный, распадался на фрагменты, как битое стекло, в каждом из которых отражалась чужая судьба.

— Элара, пошли! — Кайл дернул меня за руку. Его лицо было пепельным, но в глазах горела решимость.

Мы оставили Силуса там, на холодном полу Архива, в объятиях его цифровых призраков. Он больше не был человеком. Он стал эхом. Коллекцией чужих скорбей и радостей. Идеальным продуктом собственной системы.

Мы бежали по умирающей башне. Хаос выплеснулся из серверных и захлестнул коридоры. Охранники в панике стреляли по мерцающим голограммам. Лифты застыли между этажами. Мы спускались по аварийной лестнице, и с каждым пролетом до нас доносился нарастающий гул снаружи.

Когда мы вывалились через служебный выход на улицу, нас ударил холодный дождь и рев толпы. Это были уже не просто беспорядки. Это было восстание. Люди, чьи жизни «Мнемозис» покупала и продавала, чье прошлое стало товаром для элиты, вышли на улицы. Голографические витрины корпорации разлетались на осколки под ударами арматуры. Вспыхивали пожары, их оранжевые языки жадно лизали неоновый сумрак Метроплекса.

Башня «Мнемозис» возвышалась за нашими спинами, как черный надгробный камень. Из некоторых ее окон валил дым. Мы уничтожили не просто человека. Мы подожгли фитиль.

Кайл тяжело дышал, опираясь на меня. Я смотрела на горящий город, на лица, искаженные яростью и отчаянием. Я пришла в эту башню, чтобы вернуть свое прошлое, свою украденную личность. А вместо этого я, кажется, лишила будущего целый город. И впервые за долгое время пустота внутри меня отозвалась не безразличием, а леденящим душу вопросом: кем я стану теперь, в мире, который мы разрушили до основания?

Глава 24: Новый холст

Дождь в Метроплексе не изменился. Все те же кислотные капли шипели на разбитом ферробетоне, все так же неоновые вывески кровоточили отражениями в маслянистых лужах Сплетения. Город не изменился, но его сердце остановилось.

Прошло несколько недель с тех пор, как сердце это, заключенное в монолит из черного стекла, перестало биться. Башня «Мнемозис» теперь была не символом власти, а гигантским надгробием. Ее вершина, где когда-то Силус смотрел на город как на свою личную шахматную доску, была разорвана взрывом, и теперь из пролома торчали искореженные арматурные ребра, похожие на скелет доисторического чудовища. Ночью в пустых глазницах окон больше не горел холодный корпоративный свет. Только случайные отблески голограмм с Нижнего Города иногда лизали ее темные бока, словно призраки, навещающие место собственной гибели.

Я стояла под козырьком заброшенной лапшичной, наблюдая, как рушится империя. Новости, кричащие с каждого уличного экрана, рассказывали о хаосе. «Приобретенные», чьи личности были скроены из лоскутов чужих жизней, сходили с ума, когда их купленные воспоминания начали давать сбои без поддержки серверов «Мнемозис». «Источники», лишенные прошлого, выходили на улицы, требуя вернуть то, что у них отняли. Они штурмовали клиники, искали мнемо-дилеров, но Архив Душ, который мы с Йоной вскрыли и выпустили в сеть, был слишком велик. Это был не океан, из которого можно зачерпнуть свой стакан воды, а цунами из миллиардов чужих жизней, обрушившееся на город.

А я… я получила все.

Воспоминания вернулись не теплым потоком ностальгии. Они ворвались в мое сознание, как мародеры в пустой дом. Холодный металл качелей под пальцами в летний день. Запах озона перед грозой, который она — та маленькая девочка — так любила. Голос отца, читающего сказки, которые я не помнила, но теперь знала наизусть. Ее смех, ее слезы, ее страхи. Все это было здесь, в моей голове, яркое, детальное и… чужое.

Эта девочка, жившая в моем прошлом, была мне незнакома. Она была наивной. Она доверяла миру. Она не знала, что память можно украсть и продать, как дешевый стимулятор на углу. Она не знала вкуса синтетического кофе, который пьют, чтобы не спать третьи сутки, выслеживая очередное эхо. Она никогда не держала в руках игольчатый пистолет, чувствуя его холодный, успокаивающий вес.

Первые дни я бродила по своей крохотной квартире как призрак в чужом теле. Я садилась на край кровати, и в голове вспыхивала картинка: вот я, семилетняя, учусь кататься на велосипеде, сбитые коленки, смех матери. А потом я смотрела на свои руки — на шрамы, оставленные схваткой в переулке за салоном «Забвение», — и не понимала, как эти два образа могут принадлежать одному человеку.

Личность, которую я выстроила на руинах своей амнезии, — та, что научилась читать ложь в бегающих глазах и находить самые темные углы в этом неоновом аду, — смотрела на эту девочку из прошлого с недоверием. А та, в свою очередь, испуганно жалась в дальнем уголке моего сознания, не узнавая женщину, в которую превратилась.

Я больше не была тем пустым сосудом, что впервые встретил Кайла. Но я не была и той девочкой, чью жизнь у меня отняли. Пустота внутри заполнилась, но не склеилась в единое целое. Это были два разных человека, запертые в одной черепной коробке и ведущие безмолвную войну.

Сегодня я впервые заставила себя спуститься в Сплетение. Воздух здесь был таким же густым и спертым, пахнущим влагой, отчаянием и жареным протеином. Но что-то изменилось в моем восприятии. Раньше я видела в этих лабиринтах убежище, место, где можно затеряться. Теперь я видела швы, трещины, уязвимые места. Я знала, как здесь дышат, как лгут и как умирают. Этот мир больше не пугал меня. Я была его частью.

Я прошла мимо антикварной лавки, за которой скрывался салон «Забвение». Вывеска была разбита, дверь сорвана с петель. Внутри все было перевернуто — кто-то в ярости искал здесь свои украденные жизни. Я вспомнила потертое кресло для погружений и сладковатый запах благовоний. Там я впервые услышала эхо своего прошлого, и это эхо завело меня в самый центр шторма.

Эхо Кайла затихло. Его оптический имплант в последний раз моргнул в пыли разрушенного серверного зала «Мнемозис», когда он отталкивал меня к выходу. Он говорил, что у каждой сделки есть цена. Видимо, его цена за вендетту корпорации оказалась слишком высока. Иногда по ночам я все еще слышу его циничный голос в своей голове, очередное фантомное воспоминание: «Никогда не доверяй тому, у кого идеальное прошлое, малышка. Оно наверняка куплено». Он был прав. И он научил меня главному правилу торговцев эхом: выживает тот, кто готов заплатить больше.

От Йоны пришло лишь одно сообщение, зашифрованное тройным каскадным кодом. «Ключ в замке. Дверь открыта. Дальше сами. Прощай». Они снова растворились в глубинах сети, вернувшись в свою крепость из серверов и паранойи. Их долг был уплачен. Искупление найдено.

Я остановилась у грязной витрины, в которой едва можно было разглядеть собственное отражение. Из мутного стекла на меня смотрела женщина лет двадцати пяти. Уставшие глаза, в которых больше не было пустоты — в них плескался мрак пережитого. Темные волосы, собранные в привычный небрежный узел. На ее лице не было и следа той доверчивой девочки с качелей. Но не было и той загнанной тени, что боялась собственного прошлого.

Во мне все еще жили они обе. Девочка, которая знала, каково это — чувствовать солнце на лице. И женщина, которая знала, как выжить в вечной ночи. Они больше не воевали. Они присматривались друг к другу, находили общие черты. Упрямство. Желание докопаться до правды. Силу, о которой ни одна из них не подозревала.

Силус верил, что личность — это набор данных, который можно стереть, скопировать, переписать. Он ошибся. Личность — это не только то, что с тобой было. Это и то, что ты делаешь с пустотой, которая остается после. Это шрамы. Это выбор, который ты совершаешь, когда у тебя, казалось бы, нет выбора. Это борьба.

Мое прошлое вернулось ко мне, но оно больше не было моим фундаментом. Оно стало красками. Одни — светлые и теплые, другие — темные, пропитанные болью предательства. Но холст… холст был новым. Чистым. И кисть теперь была в моей руке.

Дождь начал стихать. В разрыве вечных свинцовых туч, впервые за много лет, я увидела крошечный, далекий укол звезды. Город внизу все так же гудел, захлебываясь в хаосе и чужих воспоминаниях. Его ждало долгое, мучительное похмелье.

Но меня это уже не волновало. Я отвернулась от своего отражения и шагнула из-под козырька на мокрую улицу. Пора было начинать рисовать.